— Да ведь тут же тракт столетней давности, да и километров семи десятков нет.

— Я бы с готовностью, — обернулся шофер, — дорогу туда сегодня должны были прочистить, да нет у меня разрешения.

— Поехали к диспетчеру, — сказал Краев.

— А чего диспетчер? Мне работать всего три часа осталось.

— Как же мне теперь? Пешком? — строго спросил Краев. — Может быть, в твоей машине ночевать?

— Переночевать и в гостинице можно. А доехать сейчас и с попутной машиной не так уж трудно. Грузовые-то пошли.

— Вези на тракт, — сказал Краев, — вывози за город, высаживай и убивай. У меня в кармане двадцать тысяч — на старые деньги.

Шофер засмеялся, закурил, включил счетчик и поехал через весь город на Раменский тракт.

На тракте было темно и пусто. Слабый ветер дул с севера из лесов, которые терялись во мраке, впереди под черным небом. Машин было мало, и шли они все оттуда, с севера. Краев вышел из такси в распахнутой шубе и встал у обочины.

— Подожди, — сказал он шоферу. — Не поймаю — обратно отвезешь.

Таксист сидел в машине и курил, выключив свет, в темноте, под деревянный стук счетчика.

Машины со свистом шли мимо, и распахнутые полы шубы взметали над трактом. Низко, будто припаянная к дороге, прошла легковая машина. В машине слышалась какая-то музыка. Наконец показался высоко груженный мебелью тупорылый грузовик. Краев поднял над головой шапку. Грузовик остановился.

— Не выпимши? — спросил из кабины шофер.

— Нет. В обед бутылку шампанского. И все.

— Сладко пьешь, — усмехнулся шофер. — Куда тебе?

— В Раменье.

— Не могу, браток, там такая инспекция — с пассажиром обязательно остановят, а я у тещи пиво пил.

— Да брось ты, — сказал Краев, — кто там в глуши ночью будет останавливать…

— Вот ночью и проверяют. Я же знаю. А у меня жена, да дочери десять лет.

— У меня дочери тоже, может, уже скоро двадцать.

— Ты вези его, — крикнул таксист, — у него денег много!

— Ни-ни-ни. Бонжур — привет.

Краев подошел к такси и рассчитался. Он застегнул шубу на все пуговицы, натянул поглубже шапку и зашагал вслед ушедшему грузовику.

— Дурной, замерзнешь! — крикнул таксист.

— Не замерзну, — сказал Краев и прибавил шагу.

Краев шел в лесную темь, которая тянулась до Котласа и Архангельска и до самого океана, здесь и там пробитая старинными трактами, завьюженными проселками дремучих деревень и простенькими заогородными аэродромами сел. Он шел быстро, шел не оглядываясь и набычив голову.

Сзади послышалась машина. Краев не обернулся. Машина поравнялась и затормозила. Это было недавнее такси.

— Обратный конец оплатишь? — спросил шофер.

Краев сел в машину.

— Завезу в лес, ограблю и пропью твои деньги, — улыбнулся шофер, и машина взмыла по тракту на увалы.

— Не хотел я тебя везти, — сказал шофер, — жена болеет уж который день. Хотел сегодня на час-другой пораньше сдать машину. Да вижу, ты уж прямо сердцем рвешься. Родня, что ли, в Раменье?

— Нет, какая родня, — сказал Краев. — Была родня, да вся вышла. А так вроде и родня. Просто съездить захотелось для забавы.

— Вот ведь вы какие, пассажиры, вам забава, а у меня жена одна хворает дома.

— Забава забаве рознь, — строго сказал Краев.

Машина шла по увалам, то вверх, то вниз, и казалось, что она раскачивается на гигантских качелях.

От деревень в ночную пору всегда исходит теплая жилая тишина. Здесь ужинают всей семьей за большим столом, там перед керосиновой лампой сидит девушка и что-то пишет в тетрадь, а тут детишки, растопырив руки, прыгают с крыши в длинный сугроб.

— Сейчас изба смешная будет, — сказал шофер, — такая криволапая.

Краев промолчал.

— Избе этой лет уж сто, — продолжал шофер, — если не больше. Ставили-то ее, когда еще тройки по тракту гоняли. А стоит она на повороте. Пошли машины, и житья старик лишился. Разгонит наш брат машину да, особенно в гололед, отвернуть не успеет и — в стену. А один тракторист, выпивший, правда, был, так чуть в избу не закатил. Чай как раз после бани попивал старик-то, в одних подштанниках на двор и выскочил. Схватил бедняга ружье да на трактор.

Впереди на повороте показалась большая, неистово покосившаяся изба. В завалину торчком на тракт были врыты под окнами три проржавевших бревна. Они глядели сердито, воинственно, и видеть их было смешно. В окнах горел свет. Кто-то сидел спиной к окошку в белой рубахе и пил чай из блюдца, И самовар горел на столе как месяц.