Мне стало радостно и, в то же время, тревожно. Ведь всякая перемена вызывает тревожное чувство, а как оно будет на новом месте?

Собственно, на этом можно было бы закончить повествование о службе моей в 24-й резервной армии, но чтобы не возвращаться больше к этому периоду, забегая вперёд, расскажу о том, что я узнал о старшем лейтенанте Касаткине, осенью этого же года в Грозном.

Касаткин, точнее человек, который принял личину Касаткина, был немецким разведчиком!

Разоблачили его тогда, когда он успел наделать 24-й армии много бед.

Настоящий старший лейтенант Касаткин был, действительно, командиром взвода разведчиков танкового полка. И, действительно, попал со своим взводом в западню, устроенную фашистами. Весь личный состав разведывательного танкового взвода погиб почти на глазах своих. Погиб ли Касаткин или его взяли в плен, мне осталось неизвестным, но все документы старшего лейтенанта, в том числе партбилет, оказались у гитлеровцев. Всеми этими документами и был снабжён немецкий разведчик, историю появления которого в разведотделе армии вы уже знаете. И посадили волка в овчарню, то есть помощником начальника разведотдела армии по агентурной работе! На такую удачу, вероятно, немцы и не рассчитывали!

Когда мне рассказали о разоблачении немецкого разведчика, я долго не мог прийти в себя от изумления. Оказывается не только в книгах действуют ловкий шпионы! И стала понятна эрудиция лже-Касаткина, его обходительность, умение подыскать ключики к сердцам. Кому — скромностью, расторопностью, старательностью, кому — сукном на брюки, кому — знакомством с девицами. А его постоянное торчание на узле связи, где можно было получить самые ценные и самые свежие данные. И его поездка со мной в Ворошиловград… Не бомбёжка была виновата в том, что врач с бородкой испуганно озирался, когда увидел каких-то военных у себя во дворе, а боязнь возмездия за свои дела в качестве резидента, или связника, или чёрт его знает кого.

Перед отъездом я зашёл в топографическое отделение, чтобы сдать карты. Пожилой капитан-топограф, поприветствовал меня, обратился ко мне с просьбой, от имени Любы и её матери, хозяйки дома, члена партии и работника совета:

— На фронте дела неважные, товарищ майор, и я посоветовал Любе устроиться в воинскую часть писарем штаба. Возьмите к себе девушку! С вами она охотно поедет, об этом уже был разговор.

Девушка была ладная. Даже с лишком! Я таких побаивался. Для розы нужна хрустальная ваза, а не стеклянная банка. Поэтому, бывая у топографа, я даже не пытался ухаживать за Любой. И это при Любиной всегдашней приветливости.

— Эх, товарищ капитан! Разве я знаю, как к этому отнесётся комдив 228-й дивизии? Я же там никого не знаю, и меня не знают.

Хотя Люба согласна была поехать со мной на любых условиях, но ей не было ещё и восемнадцати, я не решился. Не решился, не зная, что командир 228-й стрелковой дивизии полковник Дементьев Н. И. будет самым лучшим из всех моих начальников за всю мою службу в армии.

В 228-ю ехали на машине офицера связи дивизии. В пути я познакомился с шофёром Иваном Кариным, казахом по национальности. Карин уже воевал в мотопехоте, был ранен и, после ранения, работал шофером в госпитале, откуда попал во вновь формируемую 228-ю стрелковую.

228-я стрелковая дивизия расквартировалась южнее Ворошиловграда в районе села Успенка, по оврагам и лощинам, заросшим кустарником и небольшими деревьями. Штаб дивизии стоял на окраине небольшого села и располагался частью в хатах, а частью в саду, переходящим в небольшой лесок, росший вдоль небольшой речушки. Под жильё мне отвели шалаш, стоявший в кустарнике близь речки, неподалёку от шалашей командира дивизии, комиссара и других старших командиров штаба и управлений. Такое оригинальное жильё напоминало мне Сибирь и Дальний Восток. Что ж, дивизия формировалась в Красноярском крае и почти полностью состояла из сибиряков. Полки дивизии так и назывались, в обиходе, по месту формирования: Канский, Заозёрненский, Еланский. Ну, а сибиряки, ясное дело, мастера делать шалаши. В сибирской тайге без шалаша какой комфорт?

228-я не только была укомплектована для штаба полностью, но имела даже сверхкомплект бойцов, явление по тому времени исключительное. И, главное, все сержанты и красноармейцы-рядовые имели самый солдатский возраст, не более тридцати лет. Элита!

Командовал дивизией Дементьев Николай Иванович, среднего роста худощавый подвижный полковник, лет за сорок. Не старый, лучше сказать — не по возрасту жизнелюбивый. Тридцатилетние ему как раз годились в товарищи-друзья. Так что я с ним, впрочем, об этом попозже.

Самой отличительной чертой Николая Ивановича можно было назвать отсутствие в его характере начальнического превосходства над подчинёнными. При обсуждении какого-либо вопроса, в том числе важного, и вообще, при разговоре в присутствии Дементьева, все чувствовали себя совершенно свободно и говорили то, что думали, ни мало не заботясь о «стиле» и о том, понравиться это начальству или нет. И само начальство не считало свои суждения безгрешными и не навязывало их присутствующим. То есть разговор шёл на равных.