Эмори, сощурив глаза, пристально смотрел на жену. Он с трудом удерживался, чтобы не сказать ей, что это она забыла в последнее время о том, что она — мать, запрещая персоналу больницы пропускать к ней в палату Веронику и даже не желая разговаривать с ней по телефону. Но сейчас было не время для взаимных обвинений, и он предпочел промолчать.

— Почему ты уверен, что Вероника… что с ней все в порядке, если даже не знаешь, где она?

Констанс хотела сказать: «Почему ты уверен, что Вероника жива?», но мысль о том, что ее дочери может уже не быть в живых, была для нее слишком чудовищна, чтобы она могла произнести ее вслух.

— Она регулярно присылает мне телеграммы, в которых сообщает, что у нее все в порядке, и просит не искать ее, — ответил Эмори, вставая. — Я сейчас покажу тебе их.

Он сходил в свою комнату за телеграммами. Констанс взяла из рук мужа кипу листков и быстро просмотрела их. Текст на всех был один и тот же: «Я в порядке. Не волнуйся. Не ищи меня. Вероника».

Констанс подняла глаза на Эмори.

— Но почему? Почему она убежала?

Она задала этот вопрос в точности тем же тоном — недоуменным и беспомощным, каким Вероника произносила своим бесконечные «почему»: «Но почему, папа? Почему мама не хочет меня видеть? И вообще, почему она сделала это?»

Эмори отвернулся, чтобы жена не заметила слез, навернувшихся на глаза при мысли о дочери.

— Почему она убежала? — повторил он ее вопрос. — Я бы сам многое отдал, чтобы понять это. Такое поведение вообще не в ее стиле. Уехать из дома, ни о чем не предупредив меня, а потом присылать эти странные телеграммы… Нет, это просто непостижимо!

— А… тот человек, с которым она познакомилась в Риме… Я хочу сказать, тот сценарист, который снимал ее в своем фильме… он не получал от нее каких-нибудь вестей?

Она не могла заставить себя произнести вслух имя Габриэле, когда речь шла о ее дочери. Это имя произнес за нее муж, и она невольно вздрогнула, услышав его.

— Габриэле? Ты имеешь в виду Габриэле?.. Он знает о ней ровно столько же, сколько и я. Он регулярно получает от нее такие же телеграммы, какие она присылает мне. Он звонит мне каждый день, а иногда по несколько раз в день, чтобы узнать, нет ли у меня каких-нибудь вестей от нее, кроме этих телеграмм. — Эмори достал из кармана пиджака «Мальборо» и закурил. — Габриэле сначала хотел нанять целую армию сыщиков и приехать в Штаты, чтобы заняться ее поисками, — продолжал он. — Но потом мы с ним обсудили ситуацию и пришли к заключению, что когда человек не хочет, чтобы его нашли, его лучше оставить в покое в целях его же личной безопасности. Ты сама понимаешь — если Вероника, где бы она ни была, заметит, что за ней следят, она станет нервничать, и это создаст ей лишние трудности. Габриэле говорит, он просто не в силах понять, как она могла убежать от него… А когда мы с ним созванивались в последний раз, он сказал, что совершенно убежден в том, что Вероника еще вернется к нему, быть может, даже в самые ближайшие дни. Правда, он плакал, когда говорил это… По-моему, этот человек очень любит нашу дочь, Констанс.

Констанс поморщилась при этих словах. Габриэле плакал, потому что Вероника убежала от него. Габриэле, тот самый Габриэле, который всегда иронизировал над ее любовью и делал вид, что не замечает ее слез в тот день, когда он сказал ей, что между ними все кончено, теперь пришел в отчаяние от того, что ее дочь порвала с ним. Но как могла Вероника бросить Габриэле?

То, что Вероника бросила Габриэле, представлялось ей еще более невероятным, чем сам факт ее бегства. Нет, Вероника просто не могла отказаться от него — так же, как не смогла бы отказаться от него она, Констанс, если бы он сам не положил конец их отношениям. Она слишком хорошо помнила телефонные разговоры с дочерью, когда та звонила из Рима, помнила, каким радостным становился голос Вероники всякий раз, когда речь заходила о нем, и с какой бесконечной нежностью она произносила его имя: «Габриэле»… Однако, уехав из Рима, она больше не вернулась к нему. Невероятно.

— Ты уверен, что она действительно убежала? — Констанс внимательно смотрела на мужа, нервно переплетая пальцы обеих рук. — Ведь это могло быть… похищением. Ты не задумывался над тем, что нашу дочь могли похитить?

— Это просто невозможно, Констанс, — ответил Эмори. — Во-первых, похитители уже давным-давно потребовали бы выкуп, а не посылали бы регулярно одинаковые телеграммы. И вообще это ни в коей мере не походит на похищение. Посуди сама: она уехала из дома на своей «корвэ», а на следующее утро я получил от нее первую телеграмму. Габриэле получил от нее такую же и в то же самое время. А через три дня после этого полиция сообщила мне, что ее машина была найдена на автостоянке аэропорта в Вашингтоне. Они допросили сторожа автостоянки, и он сказал, что действительно видел девушку, соответствующую описаниям, в ночь с воскресенья на понедельник — а она уехала из дома в пятницу. Он сказал, что девушка выскочила из красной «корвэ» и почти бегом направилась к зданию аэропорта. Судя по всему, она очень спешила…

— Постой, расскажи мне все по порядку, — перебила мужа Констанс. — Ты сказал, она уехала из дома в пятницу, то есть в тот самый день, когда я вышла из больницы. Ты, обнаружив, что она исчезла, обратился в полицию. Когда именно это случилось? И когда ты видел ее в последний раз?

Нервозность Констанс начинала передаваться и Эмори. Все эти недели он и так жил на нервах, вздрагивая от каждого телефонного звонка. Он боялся, что это звонят из полиции, чтобы сообщить ему, где найден труп его дочери… Телеграммы были для него слабым успокоением.

— Я виделся с ней в последний раз в пятницу утром, когда уезжал в офис, — ответил он жене. — В обед, если ты помнишь, я заехал к тебе в больницу, и ты сказала, что решила ехать к родителям в Калифорнию. Я позвонил Веронике из больницы и попросил собрать твои вещи, так как сам не успевал это сделать. В семь, когда я заехал за вещами, ее дома не было. Я решил, что она куда-то вышла, и не придал этому…

— Что ты сказал? — снова перебила его Констанс — и не узнала собственного голоса. — Повтори мне то, что ты сказал.