Шрифт:
Да и потом – чего толку в монетах тех, если народец-то ни считать, ни писать не научен?! Тут пусть даже цифры отдельные различать словчатся, а рассчитываться как? Любой купец, кто понаглее, облапошит такого горемыку с медяками в мошне. Вот и получалось, что идея перевода Руси на товарно-денежные отношения напрямую привязана была к распространению грамотности и к развитию розничной торговли, которая, в свою очередь, в данный момент упиралась в необходимость большого количества перемещений, да еще и с достаточно громоздкими коробами на шее. А раз так, то, объяснив идею Лелю да засучив рукава, принялся он за дело.
– Ох и срам, – когда первый образец примитивного велосипеда [83] , фактически копия «машины для бега», таки появился на свет, поморщился деревянных дел мастер. – Ты, Никола, не серчай, но негоже так.
– Сам вижу, – проворчал в ответ тот. – Да без них и коробейникам – беда.
– А чем тачки-то нелепы тебе?
– Много ты с тачкой находишься? Ее толкать или тянуть надобно бы. Ухайдокаешься. А здесь, – кивком он указал на неуклюжую конструкцию, – короб вон на раму повесил да знай себе ногами толкай, в седле сидючи, или рядом кати, да на него же и опирайся.
83
Велосипед (оригинальное название – машина для бега) в самом своем примитивном исполнении появился намного позже: не ранее XVIII века. Одну из версий его появления многие ученые связывают с природным катаклизмом: взрывом вулкана Тамбора, последовавшим за ним резким похолоданием и годом «без лета», что привело к голоду, пандемиям, смертности и массовому падежу поголовья скота. В таких условиях приспособление, облегчавшее пешие перемещения на значительные расстояния, было принято на «ура».
– Твоя правда, – традиционно помолчав, кивнул плотник. – Уморишься с тачкой.
– Значит, быть машине для бега, – подытожил преподаватель.
– Тут бы, – словно бы сам с собой продолжал рассуждать Лель, – половчее сделать бы; вот так, – на куске бересты старик накидал свой вариант.
– Дельно, – мигом оценив предложения товарища, кивнул преподаватель.
– Седло другое нужно; не укупишь, – на своей волне продолжал Лель, и Булыцкий, понимая, что перебивать старика – дело бесполезное. А раз так, то самое верное – запастись терпением и дослушать мастерового. Тем более что, как правило, все его мысли и замечания весьма толковыми были. Впрочем, тот уже иссяк и теперь молча разглядывал получившееся творение.
– Делай, как ладным считаешь, – кивнул школьный учитель. – Два дня вдоволь будет?
– Доброй должна машина получиться, – снова не обратив внимания на реплику, задумчиво проговорил мастеровой.
– Э, дождешься от тебя, – беззлобно выругался Николай Сергеевич.
– Вдоволь, – очнувшись, кивнул тот. – Только все равно нелепо…
– Ну, и слава Богу, – довольно усмехнулся трудовик.
Оставив Леля, Николай Сергеевич пошел дальше – на домну еще надо было попасть и на участок, где Ждан начал уже помаленьку обучать окрестных землепашцев. И хотя половина из них явилась не по собственной воле, а по принуждению, все равно работа по внедрению новых методов и способов ведения хозяйства пошла.
У домны, как всегда, работа кипела. Мастеровые маялись, пытаясь реализовать задумку с ядрами. Вот только попусту все. Не выходили они. Одно дай Бог из десятка. А про мастеров от Ягайло уже и думать все забыли. А пока по старинке заряжали: дробом каменным или чугунными фрагментами с тем разве что отличием, что для сохранности ствола Николай Сергеевич, вспомнив один из докладов с какой-то там очередной школьной конференции по развитию огнестрельного оружия, фрагменты эти в мешки расфасовал и так и заряжать велел: мешками. А еще, коль скоро литье худо-бедно, но освоили, наказал отлить брусочков, по форме рубли напоминающие, но только раза в два поменьше. Так, чтобы ими и заряжать. Ох и хохотали литейщики да пушкари: мол, Никола озолотить ворога решил. Вон рублями пушки заряжать наказал!
На пробных стрельбах выяснилось, что чугунные-то слитки вернее всего. Дроб каменный уж больно легок. Разлет есть, а дальность – невелика. А чугунные – ничего себе так. Разве что и те, что налили, помельчить пришлось, ибо тяжеловаты получились. А как пополам посекли их, так и лад. А раз так, то для простоты обозвал получившиеся мешки картечными зарядами.
– Ох, Никола, посечем теперь ворога! Будь то ягайловцы или ордынцы.
– А ягайловцы тебе чем не угодили-то? – поразился Николай Сергеевич.
– Ягайло – лис, – проворчал в ответ князь. – Ему шляхты песни слаще, чем страх божий. Уйдет ведь к полякам.
– И что?
– Гости скоро пожалуют.
– Хоронись! – прервал этот разговор чей-то отчаянный вопль, и сзади на мужчин, сшибая с ног, налетел кто-то из ратного люда. В ту же секунду противный треск рвущегося пороха заглушил привычный шум.
– Обошлось, кажись, – когда все стихло, осторожно поднявшись, трудовик обернулся посмотреть: а что произошло?
– Микула, Царство ему Небесное, – прогудел кто-то, призраком поднимаясь из расстелившегося по земле дыма. – Отмаялся, бедолага!
Чуя беду, Николай Сергеевич поднялся и подбежал к распластанному истерзанному телу.
– Что случилось?!
– Микула запнулся да факел в порох уронил. Гляди, посекло-то как горемычного, – стянув головной убор, прогудел один из мастеровых.
– Ладно, хоть скоро. Аж и пикнуть не успел.
– У, черт! – выругался преподаватель. Мало того что человека потерял, так еще и остатки пороха, выделенного князем на стрельбы, взорвались. А тут еще и дробинами чугунными, рядом с которыми бочонок разорвавшийся хранили, народ поранило. Не серьезно, конечно, дымный все-таки порох, но все равно – худо. А еще худо, что у князя теперь надо было новую порцию выпрашивать. Заместо взорвавшегося. В общем, поматерившись, строго-настрого запретил впредь картечь с порохом держать, а сам, не обращая внимания на разглядывающего место взрыва Милована, направился к князю.