— Як знаешь, — без особого интереса согласилась та.

— Тут жилы удвох мать с дочкою… Так от: нимци, як тике принесли нам свободу от большовыков, то у той же самый день дочку знасыльничалы — а ей не було ще й шетнадцяты, — а матиру, шо хотила её оборонытъ, убылы автоматом по голови. — Андрей глянул на Калистративну — произвёл ли его рассказ впечатление; та осталась равнодушна. — И Жданка стала беспрызорной. А я чуйствовав, шо тут станэтэ жить вы, и узявся за нэю ухажуватъ. Ий бо, хрэст на пузо! — и он впервые за всю жизнь перекрестился одним пальцем. — Так шо готовьтэ глэчикы пид молоко, а я поможу напоить товаряку. У вас видро та бичова е?

— Видро — ось, а бичовка… куды ж я ии приткнула?

Верёвка нашлась, и Андрей сбегал к колодцу. Напоив «товаряку», принёс воды и для мытья «глэчиков», то есть кувшинов.

— Теть Мархва, а вы доить можетэ?

— А то ж як! — уверенно заявила та.

— А тёть Шура кем вам доводилась?

— Це яка ж Шура?

— Ну, яка тут жила до вас.

— А чому ты решив, шо мы родычи.

— Як же вы узналы про хату?

— Та вже ж узналы… — не стала она распространяться.

— А вашу, мабуть, разбомбыло?

— Не вгадав. — Ополаскивая посуду, она довольно благожелательно поглядывала в его сторону.

— А-а, дотямкав, — не отставал он. — Вашу нимци забралы, а вам пидсунулы паганэньку.

— Паганэнькый ты отгаднык. Нихто у нас дома не отнимав. Тилькэ вин далэченько, аж у станыци.

— За шо ж вас прогнали на цей хутир?

— Та не прыгналы, а прыслалы, хай тоби бис! — не выдержала дотошности сусида Калистративна. — Гэть уже, сорока любопытна, мини доить трэба.

«Кое-что выяснил, — рассуждал он, уходя. — Прислали командовать нами. Теперь прощупать бы самого».

Вечером снова зашёл во двор вместе с коровой. Хозяин был уже дома. Видимо, только что почистил карабин: поставленный под стену, он блестел смазкой. На гостя покосился неприязненно.

— Добрый вэчир! — поздоровался Андрей. — Тёть Мархва, получите вашу Жданку. Вам помогты напоить?

— Оцэ вин самый, — кивнула та мужу. — Иды, я сама напою.

— Ух ты-ы! — присел он на корточки возле карабина. — Можно подержать?

— Низ-зя! — не глянув на него, грубо буркнул полицай; он сидел на завалинке и посасывал самокрутку.

Андрей придвинулся к нему, пошмыгал носом, поковырял в нем мизинцем, сунул в рот воображаемую козулю — валял дурака.

— Дять, а як вас по батюшке? — перешёл к знакомству и с ним.

— Оно тоби нэ нужно.

— А правду кажуть, шо вси нимци — хвашисты и убывають людэй ни за што?

— Це хто ж так говорыть?

— Та якась бабка казала… Ще в прошлой годе.

— Нимци — люды культурни и заздря никого нэ вбываютъ.

— Оцэ и я ж так думав. А исчо воны прынеслы нам свободу от болшовыков. Я про це узнав из ихнёни лыстовкы. Хочете прочитать? — И он протянул полицаю специально прихваченный экземпляр.

— Дэ взяв? — стал её рассматривать.

— Из араплану кынулы, колы ще тут красни булы. Тэпэр и я знаю, шо означае сэ сэ сэр.

Дочитав, полицай вернул листовку со словами:

— Тут усе оченно правильно сказано. Дай почитать усим, нехай новым властям помогають.

— А то ж як! — пообещал он, шмыгнув для верности пару раз носом и чвиркнув сквозь верхние резцы.

— А зараз ступай, спать пора! — грубовато напомнил полицай.

«Нет, с этим каши не сваришь! «— уходя, сделал вывод Андрей.

Лето, всё ещё жаркое и душное, заметно катилось на убыль. Отзолотилось подсолнуховое поле, посерело; тяжёлые корзинки поникли долу, словно думают думу грустную — уберут ли их нынче вовремя. Пожелтели дыньки в огороде, поспели кавуны. Удались они и на колхозном баштане, но туда «наведываться» стало опасно: сторожит вооружённый полицай. Безвластие кончилось, и жизнь на хуторе переменилась резко, разумеется — к худшему. Объявлен «ноеорднунг» — новый немецкий порядок, обязавший жителей строго выполнять любые распоряжения властей. «За ослушание — расстрел».

На хуторе новой властью стал полицай, сосед Андрея. Он разъезжал теперь на лошади, вооружённый карабином и трёх-хвостой плёткой, которая предназначалась для устрашения не только её. Женщин стали гонять на работы — в сад на сбор фруктов, на копку картошки, на уборку овощей, на бахчу. Колхоз как был, так и остался, но требования ужесто-чились: заставляли гнуть спину от зари до зари, без выходных; отлучаться в обед домой не разрешалось. Собранный урожай отправлялся на станцию — там наладили железнодорожное движение; грузили в вагоны и увозили неизвестно куда.