— Нежелательных гостей нема, — определил проводник, ощупав что-то на внутренней стороне забора; снял крючок с калитки, тоже изнутри, и они зашли во двор. Пёс, тявкнув несколько раз, умолк, подбежал к хозяину и стал ластиться. Тот отвёл его к будке и то ли запер, то ли привязал. После условного стука в ставню окна открылась входная дверь.

— Славик, это ты, сынок? — послышался голос.

— Я, мамо, я… Всего на минутку: привёл вот пацанов, — сказал проводник, обняв и поцеловав старушку; вошли внутрь помещения. — Утром отведёте их к Сидориным, там знают, ребята поживут у них.

Мать зажгла каганец.

— Эту вот котомку, — продолжал сын, — а также одну сумку тоже передадите. А в этой — гостинец для вас; кажись, грибочки.

— А под низом немного лесных груш и кислиц, — уточнил Андрей.

— Нехай, усё зделаю. Как ты там, сыночек, не болеешь? Не мёрзнешь? Я вот носки шерстяные связала, — суетилась мать, волнуясь от радости.

— Не, мамо, всё в порядке, не переживайте… Мне треба спешить, скоро будет развидняться. Я на днях ещё буду, тогда и поговорим, а зараз некада.

Не сказав и трёх десятков слов, Славик ушёл. Зато долго-долго расспрашивала мать неожиданных гостей о партизанском житье-бытье. Узнали и они немало городских новостей. Но их разговор мы опустим как не имеющий к нашему повествованию непосредственного отношения.

Утром бабка проводила ребят в другой частный дом на улице Красной. Затем девчонка лет двенадцати по имени Зоя, дочь этой хозяйки, отвела Андрея на другую квартиру неподалёку. Там тоже о прибытии квартиранта были предупреждены, и хозяйка встретила «племянника» доброжелательно, даже радушно.

Через день, освоившись на новом месте, Марта решила пройтись по городу, такому непохожему на тот, каким видела его в последний раз, а заодно навестить свою лучшую подружку. Перед тем, как выйти из дому, с помощью зеркала и сажи «подкрасила» лицо, оделась мальчишкой, прихватила хозяйственную сумку, немного немецких пфенингов и отправилась вдоль по Красной (разумеется, предупредив Андрея).

Главная улица города выглядела серо и сиро, неуютно и уныло. Тротуары, проезжая часть — трамваи не ходили из-за отсутствия электричества — давно не видели метлы, замусорены до дикости. Стекла окон там и сям всё ещё перечёркнуты крест-накрест бумажными полосками, кое-где вместо них вставлены фанерки. Немногочисленные прохожие, женщины пожилого возраста, идут хмурые, озабоченные — видимо, за покупками или не сделав таковых (пока что не изъяты из обращения советские рубли, ставшие в десять раз дешевле дойчмарок).

Внимание её привлекла витрина в одном из магазинов. Вместо образцов товара здесь размещен большой фотомотаж с надписями на русском языке: рассказывается о том, как распрекрасно живётся российским подросткам, согласившимся приехать жить, приобрести профессию и работать «в Великой Германии». Один из снимков сделан в столовой, где трапезничают жизнерадостно улыбающиеся пацаны; на другом снимке — спальня с чистыми, аккуратно заправленными постелями, и на этом фоне — опять же улыбчивые подростки; на третьей фотографии — цех с какими-то станками, обслуживаемыми ими же, и прочее в этом роде. Сверху надпись крупно: «Специальность, работа, высокая оплата, сытая жизнь!» В центре витрины — портрет Гитлера с добрым, улыбающимся лицом, держащего на руках девочку лет пяти-шести. Надпись: «Фюрер любит детишек».

В цетре города над зданием, в котором, видимо, размещено важное учреждение, колышется большое красное знамя с белым кругом посередине и свастикой. На фронтоне укреплен плакат, выполненный белой краской на кумаче, утверждающий, что «Непобедимые солдаты вермахта несут кубанцам свободу от большевиков».

Наконец — неказистый с виду домик подружки.

Лишь вглядевшись попристальней, узнала она Марту в её фуфаечно-брючно— капелюшном наряде.

— Что случилось? — обняв на радостях и пропустив в прихожку, в ожидании, пока та разуется, набросилась она с вопросами. — В штанах, неумытая, с сумкой… побираешься, что ли?

— Нет, Танечка, ничего страшного не произошло, — успокоила её старая приятельница, снимая фуфайку. — Захотелось тебя проведать, узнать, как вы тут поживаете. Транспорт, сама знаешь, не ходит, а топать от самой Елизаветинки… Мама и говорит: оденься, на всякий случай, мальчишкой. А лицо сажей специально подкрасила. Ты дома одна?

— Да, как видишь. Мама на работе. Немцы всех заставляют работать, даже мальчиков нашего возраста.

— А где тёть Нюра трудится?

— В прачечной. Немцев обстирывает… Работа изнурительная, а платят алюминиевые гроши. Так ты сегодня пришла?

— Вчера под вечер. Переночевала у знакомых мамы.

— А почему не сразу ко мне? Переходи к нам! Поживёшь с недельку. И мама, и особенно я — рада буду до смерти: так скучно одной — с ума можно сойти!..

— Видишь ли, я пришла не одна. Мне составил компанию знакомый мальчик. И притом, мы ненадолго.

— Мальчик? И он, конечно, в тебя влюблён.

— Ну… по крайней мере, я ему нравлюсъ…

— Не скромничай! Тебя нельзя не полюбить: даром что неумытая, а смотришься красавицей. А какой он, как звать, сколько лет? — дала волю женскому любопытству Таня.