— Добрый вечер, — сказал он, проходя мимо жены. — Почему у тебя темно? Не зажечь ли лампу?

— Да, зажги, — ответила она, не сделав никакого движения на своем диване.

Абрахам сидел, склонившись над книгой. Незадолго до этого он вместе с Броком был у Мортена Крусе. Там он накурился табаку, и теперь голова у него кружилась и где-то в затылке больно покалывало. Мальчик чувствовал себя не очень-то хорошо.

Профессор, прохаживаясь по комнатам и кончая переодеваться, спросил его:

— Ну, как ты решил насчет конфирмации? Надо поторопиться с записью, если ты не раздумал.

— Нет, я очень хочу пойти на конфирмацию.

— Отлично! Тебе предоставлена полная свобода в этом отношении. Но все-таки ты должен сказать маме о своем решении.

— Нет, папа, лучше ты сам скажи ей об этом.

— Нет, нет, я тут ни при чем. Поговори с мамой. Она у себя.

Абрахам, робея, вошел в комнату матери. Он присел у печки и, некоторое время помолчав, сказал:

— Послушай, мама, я собираюсь пойти к священнику.

Фру Венке как бы очнулась от своих мыслей, которые витали где-то далеко. Она почти сурово сказала:

— Да, я должна была этого ожидать.

Эти простые слова обескуражили и даже потрясли Абрахама. Как могла она так говорить, когда еще совсем недавно она так любовно и откровенно предоставила ему право выбора.

Смущенный, Абрахам выскользнул из комнаты. И не без страха подумал о том утре, когда мать перед его конфирмацией учинит ему допрос о честности и правдивости перед самим собой.

Шатаясь как пьяный, Микал Мордтман вышел из передней на парадную лестницу. И здесь, на лестнице, он лицом к лицу столкнулся с профессором Левдалом, который возвращался домой.

Профессор, с удивлением взглянув на Мордтмана, отстранился к стене и поздоровался. Мордтману показалось, что профессор собирался что-то ему сказать. Кажется, он даже и начал о чем-то говорить, но вдруг прервал свою речь. Быть может, Мордтману померещилось, но лицо у профессора было в этот момент чрезвычайно странное, искаженное.

Однако Мордтман был так переполнен своим происшествием с Венке, что не слишком обратил внимание на эту беглую встречу с профессором. Он торопился домой, чтоб скорей остаться с мыслями о своем счастье.

Дома Мордтман бросился в кресло, но тотчас вскочил и принялся из угла в угол ходить по комнате. Потом достал из стола портрет, который недавно получил от Венке, и, всматриваясь в ее черты, стал бормотать ласковые слова. Он был горд и счастлив, что эта женщина была почти завоевана.

Но вот бурное волнение Мордтмана поутихло, и он стал с некоторым беспокойством думать о своей встрече с профессором. Сомнений не оставалось — лицо у профессора было искаженное и странное, когда они оба столкнулись на лестнице.

Это встревожило Мордтмана. В сущности, и он и Венке вели себя крайне неосторожно. Это было и в самом деле сумасшествием. Ведь профессор мог вернуться минутой раньше, и тогда он застал бы их в том волнении, которое нельзя было бы скрыть или утаить.

Что ж, надо будет как-нибудь понадежней обставить эти их свидания, если они в дальнейшем наладятся.

Все мысли Мордтмана устремились теперь на решение этого вопроса.

Он уселся в кресло и закурил сигару, чтоб обмозговать это дело со всех сторон.

Пробст Спарре занимался с конфирмантами в старинном доме, где обычно устраивали свои собрания хаугианцы.

Конфирмантов было много, но они казались крошечной кучкой в этом огромном низком сером зале, где происходили занятия.

Здесь конфирмантов размещали в том особом порядке, который подчеркивал глубокое различие между ними.

На скамье возле кафедры сидели хорошо одетые мальчики. Это были главным образом ученики латинской школы. И среди них, рядом с самим пробстом, сидел Абрахам Левдал.

Позади стояла длинная скамья с учениками народной школы. А затем следовали скамьи, где теснились дети бедняков, проживающих на окраинах города.

У пробста Спарре всегда было много конфирмантов. Все отлично знали, что у него значительно легче выдержать испытание, нежели у других священников. Самые тупые парни и даже почти идиоты, которые прежде терпели неудачи в этом деле, легко проходили у Спарре.

Однако это происходило совсем не потому, что Спарре будто бы сквозь пальцы смотрел на их познания в области христианской науки. Те люди, которые присутствовали в церкви во время опроса конфирмантов, всегда поражались, что тупые и отсталые парни отвечали священнику с необыкновенной бойкостью. И даже некоторые ответы сыпались с их языка буквально как горох из рваного мешка. А ведь многие вопросы священника, в особенности те, которые касались толкования катехизиса, отличались особой трудностью.