Шрифт:
— А если встретятся знакомые, что я им объясню? Что мы друзья? И этому поверят?
— Но мы в самом деле друзья! Впрочем, не поверят. Мне пора идти, хотел только увидеть вас, спросить.
Глядя на его удаляющуюся спину, Мария винила себя: «Для меня он это, он всей душой… А я неблагодарная и не хочу обидеть, а…»
Оглянулась, не видит ли кто, и догнала Ордынцева.
— Подождите. Вы обиделись?
— Нет, конечно. Я же все понимаю.
— Послушайте, знаете что… — она замерла на мгновение, — хотите, я зайду к вам? Только совсем ненадолго, на несколько минут. Хотите?
— Мария Николаевна!
Он так просиял весь, что у Марии перехватило дьг-хание от ответной радости.
— Конечно же, хочу! Мы будем пить чай… Будет праздник! Ведь я совсем один, много лет… Но вы найдете дом?
Всего раз ездили они с Ордынцевым на его улицу: после обычного провожания он должен был идти в какую-то комиссию и надо было взять дома нужные бумаги. Он побежал за теми бумагами, а она ждала в такси. И запомнила дом и подъезд.
— Найду. А квартира, вы говорили, двадцать три?
— Спасибо вам.
— За что же? Я зайду восьмого, часов… в шесть, А в клуб боюсь. Ну идите, вы же на минутку отпросились. Счастливо трудиться.
— Сегодня я уж потружусь!
«Какое у него лицо красивое, когда он радуется, Но я совсем с ума сошла! Напросилась в гости! Никогда от себя такого не ожидала».
Щеки горели, было совестно, отчаянно. Порыв прошел, теперь одолевали сомнения и раскаяние.
На другой день Наталья, сверив какие-то документы, не отошла от стола, а пригнулась, подмигнула:
— Праздничать будем, а? Наш день-то. Давай устроим девишник. Для одиноких, под девизом «Что стоишь, качаясь, горькая рябина». Рубля по три скинемся. Капа еще, Нинка Семенова.
— Не знаю, Наташа… Меня уже пригласили…
— Ого! Кто?
— Знакомые.
— A-а. Может, знакомый? Гляжу, не такая ты стала какая-то. Ведомостям и накладным улыбаешься, как любовному письму. Ну не красней, не красней, я не в упрек тебе, простая ты душа. Жалко, что не посидишь с нами восьмого, да ладно уж. Желаю тебе повеселиться.
До самого праздника Мария то винила себя, то оправдывала. Но так и не обвинила, и не оправдала. Прибирала в комнате, отвечала невпопад на бесконечные Витины вопросы. Он звякал на кухне разными железками, дымил невесть откуда принесенной канифолью — паяльник-то мама купила.
Купила паяльник, раз уж соврала сыну о премии…
А больше что она может? Отца надо мальчику. Отца, который бы паял с ним этот трактор самоходный. Отец вернется, что она ему скажет? Грише? Ничего не скажет, не в чем ей отчитываться. И вообще хватит об этом. Но в гости-то к Дмитрию Павловичу напросилась? Ах, да что из того! Не жить теперь, что ли.
День прошел в терзаниях: идти не идти? Шла и думала: сказать потом, что не нашла, забыла номер дома?
И пришла. Затаив дыхание, поднялась на третий этаж. На лестнице пусто. Где-то поют и играет баян. Цифра над дверью — 23. Желтая, обыкновенная дверь.
Мария тихонько: стук-стук… И стук словно по всей лестнице, ох… Дверь сразу открылась.
— Пришли! — прошептал Дмитрий Павлович.
Был праздник. Такая теплая у него квартира. Одна комната, изолированная. Не подумаешь, что без хозяйки: порядок, чистота не сегодняшняя, а прочная, всегдашняя, сразу заметно. И совсем, оказывается, не страшно и нет ничего стыдного. Сначала Ордынцев робел от ее присутствия здесь, угадывалась скованность в его шагах, лице. Но Мария подошла к книжному шкафу, увидела томики Есенина, раскрыла сразу два — и пошла беседа, и прошла неловкость. Пили потом чай с тортом, выпили марочного вкусного вина по две рюмки, за праздник. Больше Мария пить не стала, и Ордынцев не настаивал. Скорее от чая, чем от вина, разговор стал привычно интересным, будто по улице идут, а не в квартиру к нему пришла, оглядываясь. Или будто каждый вечер сиживали здесь вот так. Насчет есенинского «Письма к женщине» поспорили — кому оно написано. Всегда согласный с ней, Дмитрий Павлович на этот раз горячился, возражал, доказывал. Но и спор был для них интересен.
Когда Мария догадалась взглянуть на часы — ахнула. Полтора часа она здесь! Пришла минут на двадцать, и то раз уж обещала нечаянно. Дмитрий Павлович загрустил, но не удерживал. Помогая надеть пальто, сказал восторженно:
— Какая вы молодец!
— Почему?
— Да вот, зашли.
Провожать она не велела.
Было около восьми часов. Зима на улицах мела вьюгой, хоть и март. Был праздник. Мария давно отвыкла от праздников, которым можно радоваться. И уже успела отвыкнуть от таких, которых надо бояться, потому что кончаются скандалами. Но совсем не знала праздников, которые светились бы долго-долго в памяти теплым огоньком. Такие были давно, в детстве.
Дома на столе Витина записка сообщила: «Мама, я у Вадима». Поднялась на пятый этаж.
— С праздником вас женским. Мой Витя здесь?
— На кухне самолет мастерят. Зайдите, посидите с нами.
— Нет, спасибо, пойду ужин готовить. Конструктор мой вам не мешает? Ну, пусть мастерят.
Спустилась к себе и прилегла на диван. Как хорошо было сегодня! Нет, ничего она не сделала плохого.
10
Весна наступила. День удлинился, и это не нравилось Марии. То есть отрадно, что зима закончилась, к теплу идет дело, к цветению. Но скоро уж нельзя будет каждую третью неделю ходить по аллейке, по тропке, к автобусной остановке, мимо автобусной остановки, до аптеки. Не скроют на улице сумерки…