Шрифт:
Когда Борька объявил, что перед концертом Синельников сделает доклад о краснодонцах, послышались возгласы:
— Только покороче!
— Давай сначала концерт, потом доклад.
— Сами читали!
Но вот Степан вышел на сцену. Постоял, выжидая тишины. Заговорил во весь голос:
— Это было в сентябре сорок второго года. В оккупированном Краснодоне фашисты устанавливали «новый порядок» — порядок кнута и виселицы. Но наш народ не подставил шею под немецкое ярмо, не склонил головы, не опустил рук. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! И по призыву отцов молодежь поднялась на борьбу с врагом…
Постепенно шум в зале затих. Даже мальчишки угомонились. А когда он стал рассказывать о боевых действиях молодогвардейцев, в зале наступила такая тишина, что даже шепотом сказанное слово слышали все. Степан не впервые рассказывал о подвиге «Молодой гвардии», но снова и снова глубоко переживал жестокую трагедию горстки юных героев. Вместе с молодогвардейцами он ненавидел, боролся, страдал и умирал мученической смертью. Потому и слушали его так, будто он сам был одним из тех, кто поднял непобедимое знамя «Молодой гвардии».
— Истерзанные, но не покоренные, шли они на казнь по родной улице, гордо вскинув седые головы… — звенел голос Степана в тишине. Женщины плакали. Мужчины нервно кривили губы.
С трудом Степан прочел список казненных молодогвардейцев и долго молчал. Потом твердо, по слову произнес:
— Павшим в неравной, жестокой борьбе с фашистами героям-комсомольцам Краснодона вечная память и слава!
В переднем ряду медленно поднялся солдат с костылем под мышкой. В разных концах зала встало еще несколько человек, а через мгновение стояли все.
— Наши солдаты отомстят гитлеровским палачам за муки и смерть молодогвардейцев, задушат фашистскую гадину и водрузят над Берлином знамя нашей Победы!
Зал дрогнул от аплодисментов.
— Да, победа будет за нами. Теперь в этом не сомневаются даже господа черчилли. Но победа не придет сама. Ее надо добыть в бою, И если мы хотим приблизить заветный час, если нам не безразлично, какой ценой будет куплена эта победа, — мы тоже должны бороться за нее. А как? Чем мы можем помочь Красной Армии? Прежде всего хлебом. Без хлеба нет солдата, нет рабочего. Хлеб нужен всем… И до чего же обидно и горько бывает, товарищи, когда видишь, как этот хлеб, вместо армейских пекарен, попадает в навоз. Есть у вас Фекла Душечкина. Как она жнет? На каждом квадратном метре остается семнадцать-двадцать колосков. На одном гектаре она теряет столько хлеба, сколько нужно, чтобы целый день досыта кормить взвод солдат. И если сегодня где-то на фронте вернувшиеся из поиска разведчики остались без хлеба, то в этом виноваты и вы, товарищ Душечкина.
— Верно!
— Как на дядю работает!
— А еще солдатка!..
После доклада объявили перерыв: людям надо было прийти в себя, перекурить, настроиться на иной лад.
Потом начался концерт. Чем ближе подходил он к концу, тем чаще слышались выкрики из зала:
— Давай частушки!
Частушки значились последним, заключительным номером программы. Объявив его, Степан подошел к баянисту, вынул из кармана блокнот, откашлялся, и вот в притихший зал полетела первая припевка:
Фекла Душечкина жнет, Будто полем слон идет. Рожь примятая лежит, А в снопах овсюг торчит.— Здорово!
— Верна-а-а!
— Ай да Фекла!
Возгласы тонут в хохоте и оглушительных аплодисментах. Фекла спрятала лицо в ладонях и, наверное, не скоро отважится поглядеть в глаза соседке.
Степан поднял руку. Отчетливо слышится каждое слово новой частушки:
Секретарша сельсовета Потрудилась в это лето: От зари и дотемна На печи спала она.Уханье, визг, хохот. Красная, пышнотелая секретарша штопором ввинчивается в толпу и под свист мальчишек выбегает из зала…
Степан вышел из клуба вместе с Борькой. У дорожки, прислонясь спиной к березе, стояла Вера.
— Ты топай один, — сказал Степан другу. — Мне надо с… товарищем поговорить.
— Валяй, — усмехнулся Борька. — Ждать тебя не будем. С таким товарищем можно и до утра проговорить…
Вера встретила Степана взволнованным шепотом:
— Степушка, милый. Думала, совсем разлюбил. Променял меня на эту… ленинградку. Пойдем ко мне. Там поговорим. Поешь. Отдохнешь. Мать к сестре уехала. Одна я.
Он слушал ее, а думал о том, что через несколько минут все агитбригадовцы соберутся в колхозной конторе. Поставят на стол ведерный чугун картошки, пару кринок молока. И кто-нибудь обязательно спросит: «Где же Степан?» Борька, конечно, не стерпит. «Бывшую комсоргшу инструктирует», — или еще что-нибудь подобное ляпнет. Зоя ничего не скажет, но завтра так посмотрит… «А что она мне? — закричало Степаново самолюбие. — Ни жена, ни невеста. Просто знакомая». И тут же одернул себя: «Если бы просто…»