Шрифт:
По лицу молодого человека, только что сиявшему, пробежала тень, и теперь уже он опустил глаза.
– Да, сегодня же после обеда, – ответил он упавшим голосом.
– В таком случае у меня еще одна просьба: вы скажете своей невесте все – слышите? – все! Мы оба обязаны сказать ей правду. Я сегодня же подробно напишу ей о случившемся, а вы подтвердите то, что будет в моем письме, не правда ли?
Виллибальд, взглянув на свою собеседницу, произнес:
– Вы правы. Тони должна узнать все, всю правду; я уже решился на это, прежде чем пришел сюда, но это будет для меня тяжело.
– О, наверно, нет! Тони добрая и доверчивая девушка; она поверит мне и вам на слово, что мы оба нисколько не виноваты.
– Нет, я виноват, по крайней мере, перед своей невестой. Я еду в Фюрстенштейн только для того… – он остановился и глубоко перевел дух, – чтобы просить Тони возвратить мне мое слово.
– Боже мой, но почему? – воскликнула девушка, которую это признание привело в ужас.
– Почему? Потому что сейчас было бы нечестно с моей стороны предлагать Тони руку и вести ее к алтарю; потому что только теперь я понял, что важнее всего при обручении и женитьбе, потому что…
Виллибальд не продолжал, но его глаза говорили так ясно, что Мариетта без труда все поняла; ее лицо вдруг ярко вспыхнуло, она попятилась и сделала резкое отрицательное движение рукой.
– Господин фон Эшенгаген, молчите! Ни слова больше!
– Я не могу больше молчать! Я честно боролся с собой, пытался сдержать свое слово все время, пока жил в Бургсдорфе; я даже думал, что это возможно. Но, приехав сюда и увидев вас в день представления «Ариваны», я вдруг понял, что сопротивляться больше я не могу. Я не забывал вас ни на минуту и не забуду до конца жизни! Вот в чем я хочу откровенно признаться Тони; то же самое скажу я и матери, когда вернусь домой.
Признание было сделано. В Фюрстенштейне для этого нужна была помощь матери. Теперь же он говорил так тепло и задушевно, так прямо и честно, как в подобных обстоятельствах должен говорить мужчина. Он неожиданно для самого себя смело подошел к Мариетте, которая убежала к окну, и вновь заговорил; его голос, только что звучавший твердо, вдруг стал неуверенным.
– Ответьте мне еще на один вопрос! Вы были очень бледны, когда открыли мне дверь, у вас были заплаканные глаза… Я понимаю, что эта история была вам неприятна, но… может быть, вы немножко боялись… и за меня?
Ответа не последовало; послышалось только легкое всхлипывание.
– Вы боялись за меня? Одно только маленькое, коротенькое «да», Мариетта! Вы не можете себе представить, как оно меня осчастливит!
Он наклонился к девушке. Она медленно подняла опущенную головку; ее глаза светились затаенным счастьем, а губы едва слышно прошептали:
– Я? Ах, я чуть не умерла от страха за последние два дня!
Виллибальд со страстным восклицанием привлек ее к своей груди, но только на одно мгновение; она быстро вырвалась из объятий.
– Нет, не теперь! Уйдите… прошу вас!
Он сразу выпустил ее и отступил.
– Вы правы, Мариетта, не теперь! Но когда я верну себе свободу, то приду сюда и потребую от вас другого «да». Прощайте!
Прежде чем Мариетта успела опомниться, Виллибальд выбежал. Вдруг она услышала голос Бергер, которая уже несколько минут стояла на пороге и теперь в ужасе подошла к ней.
– Господи боже, что это было, дитя? Что это значит? Неужели ты забыла?..
Мариетта не дала ей закончить; она обняла ее за шею и страстно воскликнула:
– Ах, теперь я знаю, почему так рассердилась тогда, когда он позволил своей матери оскорбить меня! Мне было так невыносимо больно считать его бесхарактерным и трусом! Я полюбила его с первой минуты!
Глава 18
В доме Вальмодена готовились к зимним праздникам. В течение месяца многочисленные покои посольского дворца, бывшего в распоряжении Вальмодена, роскошно отделывались и обставлялись. Первый большой прием был назначен на следующей неделе, и, ожидая это событие, супруги были заняты бесчисленными визитами.
В то же время посланник был очень занят служебными обязанностями. Правда, праздничное настроение было вконец испорчено успехом «Ариваны». Теперь ему было почти невозможно выступить против Роянова; «искателя приключений» просто носили на руках, и его поэтический талант восхвалялся где только можно. Двор и общество не могли от него отвернуться, не скомпрометировав себя; к тому же было еще сомнительно, решатся ли его отвергнуть на основании одних намеков. Успех сделал Гартмута почти неуязвимым.