Убеждена, никто из стражников королевы не тронул бы меня и пальцем, вздумай я бежать, потому что бежать было некуда. Да и зачем?

Ливень за высокими витражными окнами создавал пелену гулкого шума, безнадежности и тоски. Холодный мраморный пол, по которому мы шествовали к дубовому столу на двенадцать персон, полон бликов и переливов.

Лорд эль-Берссо был один и ждал меня. Его сгорбленная над столом фигура, освещаемая лишь светом факелов, горящих у противоположной стены, была неподвижна. Мы встречались не в темнице, он не был закован в кандалы и не был избит. Мой отец приподнял голову, печально взглянув на меня, улыбнулся.

Я остановилась на площадке между колонн, напротив огромного полыхающего камина, глядя на отца и чувствуя… что? Пустоту, тихую злость, обиду?

Стража удалилась, дверь громыхнула, и наступила тишина. Пожалуй, я была благодарна Генриетте, что она позволила этой встрече случиться без свидетелей.

— Я рада, что ты жив, отец, — интересно, мог ли он сказать мне то же самое? Или хотя бы обнять?

— Джина, сложные времена настали для Хоупса, — у него оказался совершенно чужой утомленный голос. — Близится зима… зима всегда наступает так… внезапно…

— Что значит моя жизнь против жизней сотни, да? — хотелось услышать правду, хотя бы от него. — Именно столько умирает из-за голода и мороза, правда, отец?

— Если бы ты знала, как сложен был для меня выбор, дитя. И я полагал, что теперь, зная правду, ты не приедешь. Считал, ты возненавидишь меня за то, что я предал нашу семью. Бросишь здесь, одного.

Нет, не брошу. Даже если ты предал, обманул.

— Ты знал, что Элина подослана убить Эдмунда моими руками? Знал, что меня саму могут убить? — скорее это были не вопросы, а желание услышать очевидную истину.

— Ты не знаешь, как я люблю тебя, дочка, — он поднял полный мерцания взгляд, — не знаешь, на что я готов пойти, чтобы защитить тебя. Но три года назад я продал самое родное, что у меня было, ради Хоупса. Ради сотен людей, Джина. И ты не знаешь, как я страдал, с каким трудом выносил эту правду.

— Верно, я не знаю…

— Я не смею просить твоего прощения, дитя. Но ведь теперь все изменится. Королева обещала сохранить мне жизнь, не смотря на участие в покушении на ее сына…

— Сохранить жизнь? — гулко переспросила я, кусая губы. — Да ты жив лишь потому, что я — хорошая дочь. Я солгала единственному человеку, который видел в девчонке из Хоупса женщину, а не разменную монету! Я верила до последнего, что ты не продавал меня епископу, что ты ничего не знал о покушении. Я верила вопреки всему, даже собственному рассудку. Я пришла сюда, чтобы обнять тебя, чтобы ты утешил, сказал, что я поступила правильно! Но… этого не случилось, боже, этого не произошло…

Мой отец напряженно меня разглядывал. Он, вероятно, не узнавал свою семнадцатилетнюю юную, неискушенную дочь.

— Джина, я благодарен небесам, что ты осталась жива, — нервно откашлявшись, прошептал он, — дочка… — мужчина поднялся, резко отодвигая стул.

Я отступила шаг, не желая, чтобы он приближался. Сколько всего намешано было у меня в душе, должно пройти время, прежде чем я осознаю…

— Уезжай в Хоупс, — сказала ему, — там ты, безусловно, нужнее. А я… я буду знать, что не поступила так же, как когда-то поступил ты. Забирай мою жизнь, отец, пользуйся, не стесняйся, потому что она закончилась. В этих стенах больше не будет твоей кроткой Джины.

— Дочка…

— Я не зла, не презираю тебя, нет. Я поступила так, как считала нужным и правильным. Но я не нуждаюсь больше в тебе, в твоей любви или хотя бы жалости. Тебе нет смысла оставаться здесь. Передай королеве, а она обязательно спросит тебя о нашей встрече, что Джины из рода эль-Берссо больше нет, и в твоем пребывании здесь тоже нет смысла.

Я развернулась, чтобы уйти, услышав, как отец застонал, медленно оседая на стул.

Когда я вышла в коридор, Эдмунд уже ждал, облокотившись плечом о косяк двери и весело на меня поглядывая.

Он был, как обычно, лощен, выбрит и одет в алый бархат.

— Как все прошло? — осведомился с легкой улыбкой. — Все обсудили?

Я молча пошла дальше, но Эдмунд был явно не настроен закончить свой монолог, поэтому пошел следом, а за ним бесконечная свита слуг и фавориток.

— Я наслышан о том, как он поступил с вами, Джина, — смаковать это принцу доставляло какое-то изощренное удовольствие, — и я вас понимаю. Предательство близких — это очень больно. Невыносимо больно. Когда-то мы уже говорили с вами об этом, помните?

Темная дождливая ночь поселилась в моей душе. Она стенала, плакала, сожалела.

— Когда-то я страстно желал стать вашим другом, Джина, почувствовав, что мы очень похожи.

Боже упаси, быть похожей на этого самовлюбленного эгоиста.

— Я думал, мы найдем общий язык, но вы жестоко предали меня, надругавшись над моим к вам расположением. Поэтому теперь вы расплачиваетесь.

Плата чересчур высока, ваше чертово высочество!

Принц вдруг взял меня под руку и, склонившись, резко прошептал: