Реб Менахем-Мендл знал сына и зятя раввина еще по тем временам, когда все они были холостяками. Увидев их входящими в синагогу, он радостно побежал им навстречу. Однако, когда реб Менахем-Мендл попросил реб Сендера-шишлевичанина провести беседу с ешиботниками, тот ответил, что приехал в Валкеники к отцу на дачу, а не проводить беседы.

— Наш глава ешивы реб Цемах в последнее время перестал выступать перед учениками. Он мало заходит в дом учения. Сидит в одиночестве и изучает мусар, — доверительно сказал реб Менахем-Мендл старым товарищам.

Однако оба они ничего не ответили, только переглянулись и вышли из синагоги.

— Реб Менахем-Мендл Сегал остался тем же ешиботником, каким был в молодости. Он не понимает, что Цемах-ломжинец, который сидит сейчас, по его словам, и изучает в уединении мусар, может точно так же преспокойно изучать мусар без головного убора, — сказал реб Сендер своему шурину, и они оба отправились с синагогального двора вниз, к дому раввина.

На следующий день раввин вместе с сыном и зятем был в гостях на смолокурне. Реб Мордхе-Арон Шапиро, по своему обыкновению, сыпал поговорками и цитатами из святых книг; Махазе-Авром молча слушал, временами громко всхохатывал и снова надолго замолкал. Сын и зять раввина не мешали отцу говорить и не отрывали глаз от реб Аврома-Шаи-коссовчанина. Они видели его в первый раз. На этой встрече присутствовал и Хайкл. Он с любопытством рассматривал сына раввина со свежей круглой физиономией и зятя раввина с тощим костлявым лицом. Хайклу показалось, что эти двое новогрудковцев смотрят на Махазе-Аврома не только с почтением к его учености, но и со скрытым пренебрежением. Ведь он старомодный знаток Торы, не понимающий тонкого «слышания» мусара.

Раввин несколько раз раздраженно взглядывал на этого глупого ученика, у которого не хватает ума выйти, когда старшие разговаривают. Однако Хайкл не двигался с места. Он хотел все видеть и слышать. Раввин вздохнул: он переехал в Валкеники только на Тридцать третий день отсчета омера [4] , а община уже задолжала ему жалованье за неделю. А если даже платить будут аккуратно, ему все равно не хватит на жизнь. Он попросил надбавки, и община готова ее дать. Однако тогда надо повысить сбор на кошерное мясо, а общинные заправилы боятся, что из-за этого возмутятся обыватели.

— Повышать сбор на кошерное мясо нельзя ни в коем случае, — сказал Махазе-Авром.

— Не я предлагаю это, — реб Мордхе-Арон поднял обе руки к ушам и покачал своей длинной сивой бородой, словно стряхивая с себя несправедливое подозрение. — Главы общины все равно хотят повысить сбор на мясо. У общины большие расходы, а обыватели не платят общинный налог.

— Вы должны предостеречь общинных заправил и мясников, что объявите запрет на мясо, — лицо Махазе-Аврома пошло красными пятнами. — Не говоря уже о том, что несправедливо обирать бедняков, в нынешние времена даже с богачей нельзя брать слишком дорого за кошерное мясо, потому что тогда они будут покупать трефное.

Сын и зять раввина выглядели очень удивленными резкими словами Махазе-Аврома. Тем не менее они не стали вмешиваться из страха перед отцом, который весь буквально кипел:

— А вы бы не побоялись объявить запрет главам общины и мясникам в местечке, в которое только что приехали?

— Если бы я был раввином местечка, я бы наверняка так и сделал, — ответил Махазе-Авром, положив на стол свой тяжелый кулак.

Хайкл, затаив дыхание, слушал этот разговор и смотрел на кулак ребе. Его не раз удивляло, что у Махазе-Аврома такие толстые руки и мясистые пальцы. Увидев, что глупый ученик не трогается с места и что его ребе тоже не приходит в голову приказать ему выйти, реб Мордхе-Арон Шапиро со вздохом поднялся и вышел во двор, сопровождаемый своими детьми и Махазе-Авромом. По тому, как раввин с палкой в руке нервно шагал по песку, было заметно, как он взведен. Хайкл видел через окно, что спор продолжается и снаружи, и ему было обидно, что его нет при этом. Раньше он бы не мог себе даже представить, что ребе будет так заступаться за валкеникских евреев, которых встречает редко, а разговаривает с ними еще реже.

На свежем воздухе гнев реб Мордхе-Арона Шапиро немного остыл. Он снова задал заковыристый вопрос по поводу какого-то стиха из Торы и тут же растолковал его красивой проповеднической притчей. Вдруг он попросил сына и зятя, чтобы они рассказали то, что им известно о директоре валкеникской ешивы реб Цемахе Атласе.

— Я давеча указал реб Аврому-Шае на то, что у моего невмешательства в дела местной ешивы есть причина. Местный директор ешивы реб Цемах Атлас — это…

— Великий человек! — отрезал Махазе-Авром, словно резко предупреждая, чтобы никто не осмелился сказать что-то иное.

— Конечно, реб Цемах-ломжинец — человек, обладающий большими силами, он всегда был таким, — поспешно вставил реб Сендер, и широкая улыбка образовала ямочки на его полных щеках.

— А вы заходили в ешиву? — спросил реб Авром-Шая у зятя раввина, который понравился ему своим молчанием.

— Да, мы заходили, — ответил Гершл-свирчанин, не желая распространяться подробнее.

Было видно, что бывшие товарищи директора не хотят говорить о нем дурного, но и иметь с ним дела тоже не хотят. Лицо Махазе-Аврома стало обеспокоенным, и он заговорил с раввином взволнованно: во время своего первого визита на смолокурню главный раввин Валкеников сказал, что боится, что реб Цемах Атлас будет его преследовать. Главный раввин Валкеников должен беречься, как бы от страха быть преследуемым самому не стать преследователем.

— В чем сходство? — спросил реб Мордхе-Арон арамейскими словами из Талмуда, снова закипая, и посмотрел на своих детей с яростью, потому что они замерли, как ягнята. — Как это можно себе вообразить, что от страха стать преследуемым я сделаюсь преследователем?

— Расстояние между преследуемым и преследователем не больше толщины волоска. В одно мгновение они могут поменяться ролями, — повернулся реб Авром-Шая к молодым людям. Может быть, они, мусарники, поймут то, чего не понимает их отец. — Сразу же после того, как гонимый усиливается и становится преследующим, он теряет свои прежние заслуги, а Творец поддерживает нового преследуемого, даже если он нечестивец.