Смотрительница заметила и запомнила формат и внешний вид книжечек, которые в тишине читали ешиботники. На следующий день, прибирая в их спальне, она не обнаружила этих замеченных ею накануне книжечек лежащими на столе вместе с томами Геморы, Пятикнижиями и молитвенниками. Соя-Этл поняла, что мальчишки прячут то, что читают, в сундучках и что это, должно быть, письмовники… Старухе стало странно тоскливо. Однако, когда она поправляла покрывало лежанки Мейлахки-виленчанина, ее морщинистое лицо засветилось от радости. Длинные тощие руки, в густой сети жил, погладили его подушечку, будто это была головка ее правнука. Соя-Этл любила этого мальчика с полными розовыми щечками, потому что он отличался наибольшим постоянством в изучении Торы и был набожнее всех ешиботников. Когда он иной раз заходил к ней в комнатку за чаем, ей приходилось ставить чашку на скамью, потому что он не брал ее из рук женщины.

Старушка подняла подушечку Мейлахки, чтобы взбить ее, и нашла под ней маленькую книжечку без обложки и без переплета. Едва взяв ее в руку, смотрительница ощутила, что это книга не из тех, что изучают мужчины, и не из женских молитвенников на идише. Она была какая-то слишком легкая, и вид у нее был слишком будничный для религиозной еврейской книги. Соя-Этл в юности училась читать и писать грифелем на доске, но долго не пользовалась этим умением. Свои молитвы на священном языке и в переводе на идиш она знала наизусть. Теперь ей пришлось напрячься, чтобы отдельные буквы сложились в слова. Печатные буквы на титульном листе были большие жирные и черные. Она переходила от буквы к букве и наконец прочла: «Пи… пити… питигрилли».

Старуха подняла голову, словно курица от песка, в котором не нашла зернышек. Потом она снова углубилась в чтение надписи на титульном листе, пока сцепившиеся между собой буквы не повисли у нее перед глазами в три строки, как птицы, рассевшиеся на телеграфных проводах:

Однако что означают все эти слова, соединенные вместе, Соя-Этл не поняла, и положила книжку назад под подушечку Мейлахки.

Вечером она снова посмотрела в щелку и увидела, что квартиранты точно так же, как вчера, сидят вокруг стола или лежат на лежанках, и все погружены в чтение. В странноприимный дом вошел парень с набитым полотняным мешочком. Смотрительница не знала Меерки Подвала из Паношишока. Поэтому у нее не возник вопрос, как это самый большой еретик местечка приходит к богобоязненным ешиботникам. Однако она удивилась, что ешиботники не прячут от чужака своих письмовников. Они еще и окружили его с веселыми лицами, отдали ему прочитанные книжки, а он вытащил им другие из своего полотняного мешочка. О чем они шушукались, Сое-Этл не было слышно, она только видела, что у них есть секреты. И сразу же после того, как принесший книги ушел, ешиботники снова уселись за чтение.

Меерка с пачкой возвращенных ему книг пошел назад в библиотеку, с наслаждением почесывая небритую скулу. После того как его компанию выкинули из синагоги, он представил товарищам план борьбы с реакцией извне и подрыва ее изнутри. Он познакомился с младшими ешиботниками и стал им пересказывать наизусть целые листы Геморы, сопровождая чтение тонкими комментариями, которые помнил еще по прежним временам. Увидев, что своими познаниями и острым умом он завоевал доверие мальчишек, Меерка принялся убеждать их читать светские книги.

— Ай, но ведь Гемора говорит, что тот, кто читает «внешние» книги [48] , теряет свою долю в Царствии Небесном.

— Из Геморы и ее комментаторов известно, что здесь подразумевается, что не следует читать внешние книги перед большим стечением людей и не следует трудиться, изучая их, как это делается со Святым Писанием. Хотя читать их в одиночку можно…

И Меерка сообщил товарищам:

— Ешиботники попались на удочку!

Однако он скоро понял, что маленькие ешиботники — большие трусы и еще большие лицемеры. Он думал, что, прочитав пару книжек, они разбегутся из синагоги. Но увидел, что ночью они действительно читали светские книги, но днем сидели в синагоге, раскачиваясь над томами Геморы. Дождаться, пока пара парнишек испортится и бросит учебу, Меерка Подвал не считал за победу. Он хотел разложить всю ешиву сразу. Хотя он и поклялся ешиботникам, что никто в местечке не узнает об их чтении, он намекнул своим товарищам, что об этом можно рассказывать. Те говорили об этом с отцами, мол, община отказалась поддержать библиотеку, потому что светские книги сводят с пути набожности, а местные ешиботники оторваться не могут от светских книг. Об этом заговорили в синагоге, и обыватели пришли к главе ешивы реб Менахему-Мендлу: что это значит?! Евреи отрывают от себя куски, чтобы поддержать изучающих Тору, а те, вместо того чтобы неотрывно заниматься учебой и служением Богу, читают негодные, нечистые книжки?

Реб Менахем-Мендл и сам заметил, что ученики из его класса в последнее время не готовятся к урокам и вообще не соблюдают заведенных в ешиве порядков. Он думал, что в этом, прежде всего, виновен директор. Он вообще не приходит в синагогу. Кроме того, летом даже в больших ешивах не строго придерживаются порядка. Вот ведь сидят в Валкениках на даче лучшие парни из Мира, Клецка и Радуни. А ученики из его класса смотрят на старших и тоже отвлекаются от учебы. Однако, когда реб Менахем-Мендл услыхал, что в его начальной ешиве распространилась эпидемия светских книг, он содрогнулся. И когда квартиранты странноприимного дома пришли на занятия, он вышел из синагоги и быстрыми маленькими шажками отправился в странноприимный дом.

В новогрудковских ешивах принято, чтобы старшие мусарники проверяли сундучки младших учеников, не держат ли те там чего-либо неподобающего. Порой даже перехватывали письма, чтобы узнать, не жалуется ли ученик родителям, что попал в ешиву, в которой слишком много времени уделяют изучению мусара, что он получает слишком мало денег из сумм, собираемых для ешиботников, и что жилье, которое ему выделили, плохое. Бывало, узнает парень, что его письма вскрывают, и поднимает крик: «Ведь рабейну Гершом [49] запретил читать чужие письма!» А директор или глава комитета ешивы спокойно отвечает: «Чтобы умножить изучение Торы, можно. Нам лучше знать». Когда Менахем-Мендл Сегал еще холостяком учился в Новогрудке, он терпеть не мог подобных вещей. Поэтому особо последовательные мусарники, типа Цемаха-ломжинца, считали его набожным обывательским пареньком, у которого понятие так себе… Теперь реб Менахему-Мендлу самому пришлось шпионить за своими учениками.