Франческа как-то быстро перестала плакать. Смотрела пустыми глазами, как я заживляю ссадины, и молчала. Лучше бы рыдала, честное слово.

Я взял ее на руки, поднял. Она была совсем легкая. Как кошка.

У края поляны я положил свою ношу на траву и обернулся. Пятачок перед хижинами был усеян обрубками человеческих тел — аквилонская плеть может быть страшным оружием, а я был очень зол, когда услышал крик сеньориты.

Зол и, пожалуй что, напуган.

— К грискам все! Не знаю, как ты, а я хочу здесь прибраться.

Тела, хижина и сараи рядом вспыхнули одновременно. Мы стояли и смотрели на языки огня в вечерних сумерках. Франческа подалась вперед, отблески пламени играли на бледной коже.

Я протянул ей руку:

— Моя лошадь меньше, чем в полумиле отсюда. Сможете дойти сами, сеньорита?

— Наверное.

— Хорошо. Потому что таскать девиц на руках — немного не мой стиль. Я ведь злодей, помнишь?

Франческа

Силы оставляют меня почти сразу, после нескольких шагов. Вопреки собственным словам про “не его стиль” Элвин берет меня на руки и несет. Я чувствую ничего. Именно “чувствую ничего”, а не “ничего не чувствую”. Внутри пусто.

Он сажает меня на лошадь перед собой. Я так измучена, что поминутно засыпаю, и только его поддержка не дает мне соскользнуть на землю.

Когда чувства начинают возвращаться, первой приходит боль. В животе — сильная. Все остальное болит примерно одинаково.

Он вносит меня в номер, кладет на кровать, и чуть позже я слышу со стороны лестницы его резкий голос, отдающий приказы на анварском. Лежу. В душе по-прежнему пустота. Никаких мыслей. Хочется спать, но страшно.

Я знаю, что придет ко мне во сне.

Элвин возвращается и пытается стянуть с меня плащ.

— Нет! — вцепляюсь в кусок ткани, словно это мое единственное спасение и смысл жизни.

— Так, — устало и зло говорит маг. — А ну быстро прекратила быть дурой, или я поставлю тебе второй фингал, под другим глазом!

Я подчиняюсь не из страха. Просто нет сил бороться. Не сегодня.

Он вытряхивает меня из остатков платья. Я пытаюсь закрыться руками, но маг прикрикивает и ругается. Снова болезненное пощипывание там, где кожу рассекают царапины, и они исчезают без следа. Я не знала, что он умеет еще и так.

Потом Элвин щелкает пальцами, и дубовую бочку наполняет теплая вода.

— Пожалуйста, не надо! — умоляю я, поняв, что он собирается меня мыть. Неужели сегодняшний день принес недостаточно унижений?

— Надо.

— Можно я сама? Пожалуйста!

Он удивляется моему вопросу, но уступает.

Я опускаюсь в бочку. Слегка саднит кожа на лодыжке, там, где был браслет. Болит низ живота. По воде плывут кровавые разводы и я сначала пугаюсь, а потом вспоминаю, как летели в лицо красные брызги.

Чувствую себя грязной. Не снаружи. Изнутри.

Элвин сидит рядом, сгорбившись. Разумеется, он и не подумал отвернуться.

Я смотрю на свои запястья. Их снова украшает кольцо темных пятен, вместо тех синяков, что поставил мне Элвин и что уже успели сойти.

— Сменить воду? — тихо спрашивает он. Я киваю.

Я почти засыпаю в теплой воде, когда он вытаскивает меня из бочки, чтобы смазать синяки вонючей мазью.

— Повернись, — приказывает маг сквозь зубы, и я съеживаюсь, услышав злость в его голосе.

Его прикосновения уверенны и профессиональны, в них не чувствуется вожделения. Рука ложится на живот. Туда, где под кожей разливается лиловое пятно.

— Они били тебя?

— Один раз.

— Болит?

— Не сильно.

Болит ниже, но я не стану говорить об этом с мужчиной.

Он заканчивает, а я вдруг понимаю, что мне нечего надеть — все, что было при мне, сгорело с разбойничьим логовом.

Осталось пара платьев, которые я не взяла при побеге. И ни одной сорочки. Делюсь своей проблемой, и Элвин ухмыляется:

— Ну, раз уж вы умудрились потерять весь гардероб, придется ходить a naturel, сеньорита. Чему лично я только рад.

Я не отвечаю — нет сил смущаться или злиться, и он мрачнеет. Говорит, что женщины в синих пятнах не в его вкусе и надевает на меня свою рубаху. Та сильно велика, плечо проскальзывает в ворот.

— Завтра купим тебе чего-нибудь в городе. А сейчас — спать.

Ночью приходит щербатый насильник и все повторяется, как наяву — боль, унижение, беспомощность. Я визжу, бестолково вырываюсь, чтобы выпасть в темноту гостиничного номера.