Меня спасла наглость. Никто из фэйри никогда бы не осмелился говорить от имени сюзерена, без его дозволения на то. Весь мой хрупкий замок из лжи и недомолвок поначалу держался лишь на вере волшебного народа в причастность Элвина к любым моим действиям. Мало ли почему Страж не пожелал вести переговоры лично. Он — лорд, его право…

Княгиня знала правду, но молчала. Я научилась сносить ее двусмысленные насмешки и опасные намеки, не выдавая себя даже вздохом, даже движением брови, и это забавляло Ису. Ей было интересно. Слишком интересно, чтобы разоблачать меня перед подданными.

Не важно. Все зароки давно выкуплены. Мое влияние больше не иллюзия, а знания в разеннском праве неоспоримы. Без лучшего специалиста по юриспруденции на стыке законов двух миров не обходится ни одна серьезная сделка.

Как же хочу я рассказать ему все-все! О своей учебе в Эксфорде — два года посещала вольнослушателем лекции. О своих поражениях и победах. О признании княгини — никогда не любила и не полюблю эту женщину, но не восхищаться ею невозможно.

Хочу, чтобы он понял, какой путь я прошла. Чтобы смог гордиться мной…

Обидная улыбка скептика:

— Ты?! Проклятье, я точно вернулся в какую-то иную вселенную.

Элвин

Когда за ней захлопнулась дверь, мне стало стыдно за свой сарказм. Просто не знал, что еще ответить на такую новость.

Что-то поменялось в мире, пока меня не было. Я бродил по дому и чувствовал себя здесь чужаком.

Переходил из комнаты в комнату, брал в руки какие-то безделушки, пытался вспомнить себя — каким был раньше. И не мог.

Любому, кто считает себя изрядной ценностью и пупом земли, я бы посоветовал прокатиться на моем корабле. Весьма отрезвляет.

Меня не было десять лет, и мир не остановился. Планеты не сошли с орбит, вселенная не рухнула. Она этого даже не заметила. Кажется, никто и не заметил, кроме Франчески.

Сеньорита хотя бы скучала…

Еще, как выяснилось, скучал мой выигрыш. Не думал, что Гейл вообще что-то вспомнит, слишком недолго я был его хозяином, но конь меня узнал и страшно обиделся. Пришлось потратить не меньше часа на заискивания, пока рыжая скотина согласилась хотя бы выслушать мои оправдания.

Смешно, но под прицелом обиженных красных глаз я и впрямь почувствовал себя виноватым. Бросил друга на десять лет — ну чем не сволочь?

Вечером Франческа вернулась. Все такая же сдержанная, исполненная внутреннего достоинства. Я смотрел на нее и не мог наглядеться…

Я ждал и боялся найти Франческу женой стряпчего — растолстевшей и подурневшей. Но она осталась собой. Те же волшебные шестнадцать — безупречно-гладкая кожа, едва заметный румянец на щеках, ни одной морщинки вокруг глаз…

И все же она изменилась. Стала мягче, не такой порывистой. Нет, ее внутренний огонь не погас. Но она словно укротила, снедавшее ее душу беспокойное пламя. Ее сила — сила бойца, стержень, что я иногда ощущал в сеньорите под внешней ранимостью, теперь проявлялся в каждом жесте, в рассудительных словах и умении промолчать.

Я слушал рассказ, как она отвоевывала свое место в мире Изнанки, как добивалась уважения фэйри, вопреки своему полу, возрасту, расе и статусу. Как помогала людям, выкупать родственников, заключивших неудачные сделки. С ее легкой руки пропасть, разделявшая людей и фэйри, стала чуть меньше…

Слушал, завидовал, восхищался. Вспоминал, сказанные ею тогда, десять лет назад на прощание, слова и понимал, что должен, обязан отпустить ее. Даже если мне будет плохо без нее, она заслуживала свободы. Я не знал никого, кто заслуживал бы свободы больше Франчески. И как бы мне ни хотелось запереть ее навсегда в своей башне — защитить, спрятать, эгоистично сохранить для себя одного, чтобы сеньорита скрашивала мой досуг, когда уставал от мира и светской мишуры, я не имел никаких прав не нее.

Да, владелец ошейника мог распоряжаться ее телом и волей, но ни у кого не было власти над ее душой. Франческа оправдывала свое имя. Любые цепи и ошейники были внешними. Она не принадлежала никому, кроме себя.

А я… я вернулся, чтобы отпустить ее.

— Ты заботилась о Гейле?

Она кивнула:

— Да. У него сложный характер. Совсем как у тебя.

Я мало говорил. Все больше спрашивал и слушал, стараясь запомнить Франческу: глаза, улыбку, голос, запах жасмина, как она чуть склоняет голову, как насмешливо щуриться, как заводит за ухо шаловливый локон…

Так приговоренный к повешению пробует надышаться впрок.

Мы проговорили до утра, но я так и не решился сказать главное. Малодушно отложил на несколько дней.

Несколько дней ничего не решают.

Комната, в которую меня проводил молчаливый безымянный фейри, поначлу показалась пустой. Лишь обернувшись, я заметил женский силуэт в дальнем углу, у окна.

Она старательно делала вид, что поглощена видом на зимний Темес. Слишком старательно, чтобы я поверил. Все было продумано, просчитано до последнего, небрежного штриха. Стройная фигурка в платье из легкого шелка, подчеркивающем девичью стать и хрупкость. Тяжелый узел волос, беззащитная шея и изящные, словно фарфоровые, остроконечные уши. Иса не могла не помнить, как меня всегда волновало это зрелище.