Дошли до последнего ущелья перед селом Кемер. Спустились к реке Кимрасти. Долина сужалась. Горный массив слева от нас становился все более крутым. Мы не могли идти ближе к подножию горы, но постоянно ориентировались по ее вершине. «Чехи», которые могли охранять проход, должны были расположиться слева от нас.

Лес закончился, и тропа стала зигзагами подниматься по крутому травянистому склону. Вверху, метрах в ста, я увидел шалаш, сплетенный из веток, а вокруг него силуэты идущих впереди солдат. Они дали знак, что можно продолжать движение.

В нескольких метрах от шалаша находилось сложенное из камней укрытие для пулемета. Вокруг было разбросано несколько пристрелочных гильз. Я осмотрелся по сторонам. Каждую секунду в Чечне ожидаешь пулю.

Мы продолжали идти под жарким солнцем. Я посмотрел на часы. Наше движение продолжалось больше пяти часов. Жара была слишком сильна, и я думал только о ней и шел машинально, переставляя ноги, не сознавая, что иду. Время текло медленно и давило меня.

Когда-то у меня было тренированное тело, но теперь я отяжелел и даже в свежевыглаженной форме имел помятый вид. Я был слишком стар и слишком толст для этой войны, в которой совсем не хотел. Я спокойно, можно сказать равнодушно, дослуживал свой срок. Занимал должности, на которые армия не считала нужным тратить свои лучшие молодые кадры. Перед Чечней я преподавал на курсах ГУНиО. Конечно, я предпочел бы что-нибудь другое, но я не распоряжался собой. На оставшиеся два года службы право думать за меня сохраняли мои начальники. Меня это устраивало. Я уже давно потерял надежду на успех, выдвижение и прочие чудеса. Так я и служил, пока не заговорили о Чечне. Кто-то докопался, что в начале афганской войны я был разведчиком. Но никто не подумал о том, что за истекшие годы я прибавил в весе и в годах и убавил в смелости. Меня действительно привлекали в подразделения разведчиков, и я несколько раз уходил в тылы «духов». Но произошло это только потому, что командир батальона не любил меня и, когда ему предложили найти добровольцев, назвал меня , без которого мог прекрасно обойтись. В разведке я выполнял лишь очень узкие задания, а в живых остался единственно потому, что мне повезло больше, чем остальным. Тогда я был моложе, менее грузен и более энергичен. Я пробовал возразить против отправки в Чечню, но был приказ, а мне надоела жена, надоела вся моя жизнь, и в конце концов я согласился.

Тропа стала более узкой и я послал по одному дозорному вправо и влево. Я сосредоточил все свое внимание на спуске. Камни под подошвами переворачивались и выскакивали из-под ног. Приходилось пробираться через заросли колючего кустарника.

Я позволил остановиться и передохнуть. После этого двигались несколько быстрее. Но мне что-то не нравилось. Я взглянул на часы. Час дня. Большая часть пути была пройдена. Еще три-четыре часа и мы будем у цели. Не следовало торопить время, тем более, что это совершенно бесполезно. Торопливый всегда проигрывает. Сколько торопливых увезли в цинке в Россию. Торопиться было нельзя. Но и медлить опасно. Не торопиться и не медлить.

«Чечены» всегда оказывались там, где мы их не ждали. «Чечены» всегда были хитрее нас. Мы спали, а они строили планы, чистили оружие. Здесь все зло было «чеченами».

Мы перешли через гребень холма и начали спускаться по склону. Было жарко и тихо. Деревьев становилось больше и, радуясь тени, я пошел чуть быстрее, почти перестав бороться со своим стареющим телом.

На поляне обнаружили несколько трупов лежащих солдат. Идущий впереди Акимов попытался перевернуть один из них на спину. Раздался сильный взрыв. «Чехи» заминировали трупы. Акимову повезло. Он избавился от войны только благодаря рваной голове и множественным осколочным ранам ног.

По виду трупы солдат лежали здесь уже несколько недель. Валялись черные головы, усеянные личинками и остатками насекомых. В черных ртах белели зубы. Всюду были разбросаны потемневшие обрубки рук и ног. Из куч тряпья, слепленного грязью, торчали берцовые кости, вылезали позвонки.

Двое срочников подорвались на минах. Миной-ловушкой сержанта Медведева разорвало на несколько больших окровавленных кусков.

Проскунову продырявило шею. «Убило меня» - успел сказать он и не ошибся.

Двое или трое срочников плакали. Другие хотели бы, но словно забыли, как это делается.

– Чечню прикончить, - сказал Ковалев. Он направил дуло автомата в землю и дал длинную очередь. Вставил новый магазин и расстрелял его тоже - в траву, в деревья, в воздух.

Через час пришли два «борта». Найденные трупы и подорвавшихся погрузили в «вертушки». Машины улетели, увозя убитых и раненых.

Боевой дух был - хуже некуда. Нас били, а отстреливаться было не в кого. Люди выбывали из строя без толку, зазря. При прочесывании обнаруживали только женщин, детей и стариков.

Я рассматривал лес на склоне, надеясь заметить темное пятно, быстрое движение. Сплошь деревья. «Чехи» ловко избегали открытых мест.

«Чечены» придерживались тактики снайперских засад. Огневые точки боевиков среди зарослей или развалин были практически неуязвимы для огня. Солдаты боялись снайперов больше, чем неожиданных атак.

Скорее всего «чехи» сидели где-нибудь в укрытии, на тщательно подготовленных позициях и ждали, пока мы не пойдем к ним сами. Возможно, как раз в этот момент выбирали, стрелять ли мне в голову или шею, и спорили, что будет лучше.

Я думал о смерти. Нельзя откладывать этот вопрос до последнего дня, на крайний случай. Мысль о смерти не должна застать врасплох, когда измучен или слаб.

Моя смерть могла оказаться снарядом мины. В самую последнюю долю секунды раздался взрыв и, подтвердив все мои страхи, разнесет тело в клочья, оторвет руки и ноги, оставив кровавое месиво.

В Чечне нет безопасного тыла. Кругом враги. Меня могла убить любая женщина или старик. Не всегда удавалось удержать себя от желания выстрелить в любого бородатого.