Ну и здрасссте!!! Фишка проморгала и Ионыч въехал в тему с полного разгона. АБЗАЦ!!!

Пацаны его, конечно, НЕ докладывать, уговаривали полчаса. Если бы он их одних поймал, где-нибудь в парке, скажем, сто пудов бы не вложил. А тут… Вся рота свидетели, вложат ведь самого!

Короче, пролетел Генаха с отпуском, как лист авиационного алюминия над городом Парижем. Шурша и со свистом. Жалко. Он, в натуре, заслуживал. Потому что дело делал спокойно, без истерик и суеты, но мощно. Очень за него обидно было!

Вспомню сейчас тех ребят из демсостава, которых теплом хочется упомянуть.

Сашка Печёнкин. Печень. Рядовой. Вот тоже пацан был настоящий. Спец сильнейший, но не выпендривался никогда. Вообще… Ни по какому поводу. Если что-то спросишь, то будет с тобой возиться, пока не врубишься. И без нервов, что характерно.

Было дело, я, когда из госпиталя вернулся… Мне операцию делали — гайморотомия, очень противная вещь, кто знает. Так вот, ещё кровью сморкался. А тут плановый марш-бросок. Я вроде хотел к старшине подойти, но, понимая, что понимания не встречу, передумал. Подумал — добегу, не впервой. Но! Сашка сошёл со смены, и воткнул меня, вместо себя на ПЦ. Т. е. на боевое дежурство, на приёмный центр. Это для молодых была синекура. Сиди себе шесть через шесть, в тепле и без особых проблем. Так вот и я думаю, зачем это было Сашке-то надо? Бежать десятку с полной выкладкой и ещё воевать по дороге? Но ведь сделал же. Сам. Безо всяких просьб. Я его отблагодарить решил.

Роточка прибежала, грязные же все по макушку. Вовка Щенников, ротный наш, гонял на таких мероприятиях нас как в спецназе ГРУ, откуда он сам и был родом. Подошёл вечером и говорю:

— Сашка, давай я тебе помогу хэбчик постирать.

Так он меня не просто послал, а ещё пообещал употребить в извращённой форме и коллективно… И пошёл сам стираться. И это в то время, когда абсолютное большинство дедов нагнуло молодёжь вплоть до стирки портянок.

Аркаша Сугробов. Зеленоград. Этот, по-моему, даже спал с плакатным пером. Его ротный с замполитом насиловали постоянно. То ленкомната, то стенды какие. Короче писал-рисовал парень без продыху. Вообще-то говоря, художники пользовались особым почётом и уважением. Но об этом будет дальше. Вот с ним тоже можно было на любую тему поговорить и он никогда ни ухом ни нюхом не давал понять, что как-то положение у него выше, чем у тебя, молодого и неопытного.

Мишка Юсов. Москва. Этот вообще был как танк. Непробиваемый!!! Скала. Даже завидно до сих пор. Но если когда приколет, то рота просто умирала. А сам… Ну не помню я, чтобы он хоть раз улыбнулся. Вот помню, что ржали мы миллион раз с его подачи, а конкретного ничего рассказать не могу. Не вспоминается.

Андрюха… То ли Гринёв, то ли Гринин. Этот жил на параллельной улице. У нас даже общие знакомые были. В смысле дома, на гражданке.

Сами понимаете, что никаких проблем в отношенях с ним не возникало никогда. Но вот в роте он никаким авторитетом не пользовался. Был совсем никакой. У него какая-то история была на 1-м периоде. Руку повредил на физо. Так потом до дембеля и ходил, баюкая её на весу. Он по ходу в госпитале чуть ли не больше чем полгода провалялся. Может его поэтому и не любили. Шлангом что ли считали. Я его потом встретил дома. Дык он с рукой так и ходил, подогнутой. Поэтому мне кажется, что не шланговал парень. Но армейский коллектив — это организм сложный.

Под стать ему был Мишка Сорокин. Питер. Тоже спокойный и добрый парень. Отличный спец. И тоже — дело делал молча и спокойно.

Ну, питерцы, это вообще особая статья. Но, вот что интересно — это потом и в дальнейшей службе выяснялось — большие были любители попить-выпить. И это при какой-то особой, интеллигентности, что ли? Какой-то особый стиль и жизни и поведении.

Был у нас Гога. Жидков, звали-то его Славка, кажется. Я точно не помню. Из Мытищ или Калининграда, сейчас Королёв. Замстаршины. Старший сержант. Первый в казарме человек, после того, как последний офицер из казармы уходил. Длинный, лбом лампы сшибал. Здоровый как слон. Громогласный, как репродуктор. Гонял он роту жёстко, но вот чтобы унижал — не помню. Была у парня жилка такая — командирская. Его и любили и боялись одновременно. Но не ненавидели, как некоторых. Я полгода спал над ним.

Вот гадость только в чём была. Если письма из дома нам выдавал Гога, то производилось это действие всегда в каптёрке. Они на пару с ефрейтором Бет-ким, с каптёром, вызывали получившего письмо и вручали его при закрытых дверях. Почему? Да просто всё. Слали нам из дома рубли-трояки-пятёрки. Вот письмо-то и вскрывалось. При них. Нет, письма никто не читал и даже в руки не брал. А вот разворачивать приходилось. И если что-то находилось, то экспроприировалось. Но не просто, а под разговор, — что если бы добрые дедушки сообщили бы в особый отдел или замполиту там, то мотать бы тебе, молодой, срок… Дыр-тыр-пыр бла-бла-бла. Ну, все прекрасно всё понимали и не ныли. Я тока разок налетел. Мне брат рубль, по-моему, вложил в письмо. Он тогда на стипендию жил, а ЭТИ скрысили.

Я у Гоги, когда он уже отправки домой ждал спросил, в смысле, зачем ему-то это надо было. Ведь нормальный же парень. Он мне ответил просто:

— Дембель. Понимаешь?

Теперь о каптёре. Алмаатинец. Фамилия вот запомнилась, но полностью не назову. Специально. Бет-кий. Имя не помню. Его я понять так и не смог. С одной стороны была в нём какая-то человечность, а с другой… Может, должность обязывала