Одна беда: у меня суставы в порядке. Но это временно.

Есть еще одна беда: крупная купюра. Рублей сто. Ее меняют всем магазином. Но это отдельная тема.

Мое недельное – дольше – сражение с раковиной завершилось безоговорочной капитуляцией и раковины, и трубы.

Воспользовавшись хирургическим орудием, я извлек из трубы маршала Кейтеля, и он подписал акт. Он, маршал, представлял собой жалкое зрелище.

Когда-то он был картошкой. И жил бы себе в условиях сельского хозяйства. Так нет же, устроил агрессию – и против кого! Против человека, который умеет делать пункции…

С утра в мою бедную голову ломится даже не лытдыбр, а нечто непоименуемое.

Вот взял и вдруг вспомнил новую баню Цили Аароновны, нашей дачной соседки. Она не снимала дачу, она володела ею сама, и у нее была резная, она же кованая, калитка.

И был у нее еще зять, с машиной, который построил эту самую баню. Баня была из красного кирпича, а вела к ней, как принято в волшебных странах, дорога из кирпича желтого.

– Заходите, заходите, – приговаривала Циля Аароновна, приглашая нас осмотреть баню. Нам было до этой бани, как до пизды, но мы вошли. Следом за гордой Цилей Аароновной, которая шагала впереди и терла руки передником.

Совершенно новая, необъезженная еще баня. Предбанник, полки, печка, шайки.

Никто в ней еще не успел помыться.

И вот что меня поразило: уже тогда, на девственно чистых бревнах, еще сохранявших аромат смолы и леса вообще, была выцарапана надпись. Такие надписи так просто не делаются, тут подоплека нужна. Написано было следующее: «Люблю тебя, котенок, люблю твои глаза. Но ты еще ребенок, тебя любить нельзя».

Я моментально вспомнил о древнем обычае запускать в помещение кошку. Первой, на счастье. Очевидно, нечто подобное состоялось и здесь, но не в коня корм, баня сгорела.

Кроту за стеной остоебало сверлить, и он купил новые инструменты.

Постукивание, поглаживание, вкрадчивое растирание. А я как раз собрался вздремнуть, но теперь придется соснуть. У Крота.

Мне кажется, что на восстановление Петергофа после развеселой немецко-фашистской оккупации ушло меньше сил и средств.

О, у него объявилось нечто долбежное. И еще пила.

Все ли читали рассказ Кафки «Нора»? Там про крота. Как он обустраивал нору.

Один к одному.

Иногда я радуюсь, что руки у меня растут все-таки из жопы, а не из мозга.

Что-то вокруг происходит.

Вчера напал на зарубежного вида дворничиху по причине своего сей же секунд выдуманного арийского превосходства.

Я, понимаешь, плачу колоссальные деньги, а на лестнице как было нехорошо, так еще хуже и стало, особенно после домофона.

– Убирать, – спрашиваю, – не собираетесь? В особенности окурки?

Сейчас звонок в дверь.

Настороженно выглядываю: стоит. Напишите, говорит, мне расписку. Что я лестницу вымыла.

Чтобы я, значит, отыскал бумагу и ручку и написал ей расписку в половом акте: дескать, полы эти вымыты и даже благоухают свежестью ферганской долины.

Я велел ей удалиться, уединиться, написать самостоятельно и пообещал подписать все, что угодно. Вплоть до согласия на посещение подвала с целью интимного экстрима или наоборот.

Пробудишься так вот в четыре часа утра и раньше, посмотришь в окно, а там идет страшная жизнь.

Эти домики…

Их специально устанавливают, эти якобы детские домики.

В них что-то тлеет и курится, доносится хрипловатый говорок из категории шансон.

Я бы придумал специальные милицейские эвакуаторы для таких домиков.

Чтобы катались по дворам и не тачки хапали, а сразу, не глядя, забирали такие домики и увозили за городскую черту, на неведомые стоянки. Потому что там заведомо замышляется, совершается или обсуждается преступление.

Я в Москве.

Мне немного недостает привычной микроскопии.

Волею провидения я живу сейчас на самом что ни на есть девятом этаже, тогда как дома привык обитать на втором.

И мне, конечно, несколько не с руки наблюдать за явлениями с поднебесного балкона. Благодаря которому даже окурки мои уподобляются падающим звездам и побуждают загадывать разнообразные желания: например, чтобы они не попали кому-нибудь в глаз или, наоборот, попали за шиворот.