Как и многие другие товарищи по плену, Зигфрид, без каких-либо доказательств личной вины, сверхбыстрым формальным псевдосудом был приговорён к пятнадцати годам лагерей. С высокой температурой, обморожениями и алиментарной дистрофией, умирая в товарных вагонах от холода и голода рядом с трупами немецких солдат, Зигфрид и его товарищи не могли знать, что 15, 20 или даже 25 лет страшного приговора даже в самом пессимистическом варианте для всех закончатся максимум через 12—14 лет. И последний выживший немецкий солдат и офицер, не запятнавший себя массовыми убийствами, в 1955—57 годах вернётся в Германию. Правда, 12—14 лет тоже было чудовищно много.

Как говорил Зигфрид: «Если бы тогда знать, что, хотя бы теоретически, возможно досрочное освобождение – можно было бы легче воспринимать самих себя. Объявленные сроки заключения были слишком страшным приговором, который выкорёживал всё человеческое, веру, любовь и надежду, и убивал сам по себе, независимо ни от чего». Многие до репатриации не дожили просто от неверия в будущее, от отсутствия контактов с Родиной и семьёй, от восприятия своей предстоящей страшной многолетней участи в советских лагерях. И конечно, от «переуплотнения» – трёхкратного превышения числа военнопленных над физическими возможностями лагерей. От туберкулёза у 10% и алиментарной дистрофии, – самого массового диагноза заключённых, – у 60%. От тяжёлого труда, рудников и лесоповалов – невыносимых, совсем не европейских, а азиатских условий жизни и быта. От неполноценного питания и цинги. От отравления тяжёлыми металлами в сибирских рудниках.

Не было никакой диагностической лабораторной базы в госпиталях. Больные не размещались по заболеваниям. Смешанное размещение было чревато перекрёстными заражениями, существовала постоянная угроза эпидемического распространения инфекционных заболеваний. А пик смертности приходился на первые дни после прибытия военнопленных в спецгоспиталь.

В первые годы пребывания немецких военнопленных в советских лагерях, пока система ГУПВИ только формировалась, были значительные трудности в медицинском обслуживании и снабжении продуктами, вследствие чего заболеваемость и смертность достигали 70—75% от общего числа военнопленных. Зигфрид многократно произносил эту фразу, хорошо известную и немцам, и русским: «Was dich nicht umbringt, macht dich stark». «То, что тебя не убьёт, сделает сильнее». Выжить в таких условиях можно было только чудом. С моим другом Зигфридом это чудо произошло.

Изменения в СССР оказались ещё более непредсказуемыми и тотальными, чем в Западной Европе. В августе 1991-го, после попытки антигорбачёвского государственного переворота была запрещена деятельность Коммунистической партии, а в декабре принято Беловежское соглашение, провозгласившее прекращение существования СССР «как субъекта международного права и геополитической реальности». Огромная «империя зла» (как назвал её Рональд Рейган, когда мне было 13 лет), десятилетия державшая в страхе не только восточно-европейских сателлитов, но и весь западный мир, потерпела поражение в «холодной войне». И наконец-то, как об этом мечтали не только мои родители и даже я, но и вся европейская интеллигенция, ушла с исторической сцены, справедливо уступив место, как мы тогда считали, демократической России.

Мы с моим отцом тогда особенно не возражали, приветствуя ожидаемое «демократическое развитие». Но всё же выражали обоснованный скепсис насчёт демократичности, уже тогда вряд ли ошибаясь по этому поводу. Историческая значимость распада советской империи для всего остального мира была сопоставима разве что с крахом древнеримской империи, о котором можно было судить только по учебникам. В первую очередь, именно фатальное ослабление СССР, следствием которого явилось не только горбачёвское «новое мышление», но изменение мировой геополитической конфигурации, в конце восьмидесятых привело к объединению двух Германий и запуску «мегапроекта» европейской интеграции.

С крушением СССР открылся и «железный занавес». Советские люди получили возможность выезжать за границу, посещать западноевропейские страны и США. И если в 1990-м году ещё требовалась выездная виза, разрешение от властей СССР своим гражданам временно покинуть территорию страны, то в 1991-м стало достаточно визы той страны, которую советский гражданин хотел посетить. Новые свободы возникали каждый день. На съездах народных депутатов в Кремле обсуждались и транслировались на всю страну обсуждения прежде неслыханных вопросов. В магазинах не было еды, по карточкам, получаемым по паспорту по месту жительства, выдавались сахар и водка. Но сердце советского гражданина было снова преисполнено надеждами на светлое будущее.

Потом наступили либерализация цен и грабительская приватизация. За считанные часы многократно дорожали товары, а прежнее общенациональное достояние, заводы и недра, благодаря «залоговым аукционам», переходили в частные руки преступных «предпринимателей», приближенных к преступной власти. Так возникло прежде небывалое социальное расслоение и целая когорта «олигархов», владеющих собственностью, которая досталась им даром благодаря приближённости к власти.

Падение «железного занавеса» сказалось и на противоположных потоках. Из западных стран в новую Россию, конечно, не такой сильный, как из России на Запад, хлынул поток людей, в одночасье поверивших в глубину и неотвратимость российской перестройки и победы над коммунизмом, воспринявших их как полное единение и воссоединение России с Западом. Исчезновение административных препятствий на посещение ранее недоступного СССР многие западные немцы расценили как полное избавление России от «разного рода сложностей» и готовность стать практически такой же страной, как Германия или Франция. Оформив российскую визу, тысячи искренне поверивших в «исправление» России, устремились на Восток с целью насладиться торжеством исторической справедливости.

Многих из них, конечно, поразили величественный Кремль и примыкающие площади, исторические музеи прошлого Великой России – Ивана Ужасного 15 из XVI века, Бориса Годунова и ополчения Минина и Пожарского из начала XVII века. Но они, первые западные посетители новой России, смею думать, увидели только вершину айсберга, услышали лишь елейные проправительственные лозунги о демократизации и обновлении, замечательный Кремль и Красную площадь, Оружейную палату и Исторический музей. Но так и не поняли, что же в действительности происходило в стране. Не поняли главного о России, переживающей новый страшный излом в многовековой истории, отнюдь не делающий общество более гармоничным и справедливым. Скорее, даже наоборот.