Его искренность встревожила разрумянившуюся от смущения писательницу. Ей вдруг пригрезился шум прекрасного океана… И Золотая рыбка снова ощутила желание плыть по волнам любви. Она с интересом разглядывала привлекательное и умное лицо незнакомца. Кончики пальцев рук предательски немели – это был первый признак влюбленности.

– О чем будет ваша следующая книга? – спросил Он вполне серьезно и как будто не желая уходить.

– Конечно, о нежности… Мягкой теплой нежности с ароматом свежей лесной земляники, – выдохнула Она, таинственно улыбнувшись.

Я помню тебя такой: зловещей и бессмысленной. Виню за все, что не сложилось в нашей жизни. В моей жизни. Ты растоптала мой мир жестоко-беспощадно-резко. Ушла. Я почти успокоился.

Теперь у меня другие ценности. Я не думаю о том, как удивить мою вторую половину. Хожу в магазин за покупками формально. Акт наполнения холодильника – безобидная сделка с супермаркетом. Нет необходимости искать оригинальные продукты, облагороженные статусом «вип», потому что мой желудок согласен на все, что имеет приятный вкус и естественный цвет, ценовая категория его совсем не волнует. На моем обеденном столе нет изысков. Ничего лишнего, кроме самого необходимого. Иногда ностальгирую – беру фисташковое мороженное. ТЫ его любила. Помнишь, я спрашивал почему? Ты ответила, что это единственный вкус, который тебя не раздражает. Теперь я задаюсь вопросами: а ощущала ли ты на самом деле что-то помимо раздражения? Не было ли твое нелепое пристрастие к «лучшей жизни» зацикленностью?

Я помню тебя такой: импульсивной и безудержной. Мы три раза приезжали на аэродром, чтобы прыгнуть с парашютом. Мотивация – твоя взбалмошность. «Хочу прокричать „люблю тебя“ в небе», – отшучивалась ты. Я понимал, что это неправда. Твой прыжок – попытка что-то преодолеть внутри себя. Наверное, твои страхи. Не фартило-не погодило-не случалось. Мое сердце трепетало от счастья, потому что меньше всего на свете я мечтал быть расплющенным о поверхность земли. Я создавал видимость, будто бесстрашный, но на самом деле до жути боялся оказаться в свободном падении. Радовался, словно ребенок, когда ты наконец-то оставила эту бредовую идею сигануть с высоты в несколько тысяч метров.

Я помню тебя такой: задумчивой и безгрешной. Как ты это делала? Не пойму… Эфемерная и притягательная. Глядя на тебя я понимал, что бескрайне-безмерно-беспредельно счастлив. Умилялся. Забывался. Любил… Ты чувствовала это и эксплуатировала мои эмоции. Беспощадно. Но давала взамен эйфорию. Это был товарооборот, я понял. Ты продавала себя. Материализация мать ее… С шубами-кольцами-ресторанами тебе было удобно. Я бросал в твою зону комфорта все, что ты хотела иметь. Я не считал. Не калькулировал. Чтобы костер заинтересованности полыхал, была неотвратимая необходимость в подношениях. Наверное, чтобы поддержать огонь я случайно швырнул в него и свою душу. Видимо от того и пустошь внутри моей оболочки!

Я помню тебя такой: сопротивляющейся и тревожной. Когда я сделал тебе предложение, ты задумалась, а потом разревелась. Ты просила подождать-потерпеть-подумать. Я кивнул и, заикаясь, пояснил, что не претендую на твою свободу. Я был уверен: все женщины мечтают быть окольцованными. Моя сестра сказала: «Хочешь удержать ее – запатентуй, – дай свою фамилию». Принял к сведению. Рискнул. Твоя реакция заставила меня задуматься об адекватности женского пола в целом. Я знаю несколько благополучных и самодостаточных дам, которые уверяли: женщина жаждет принадлежать кому-либо. Глядя на них я был уверен, что удержать тебя рядом реально-мыслимо-вероятно.

Ты не хотела детей – не страшно. Испугало меня то, как ты мотивировала нежелание забеременеть.

– Нехорошие гены должны погибнуть, – произнесла ты отстраненно, добавив: – Я имею в виду не себя!

Наверное, это была провокация. Ты ударила хлестко и ждала моей реакции. Я промолчал.

Я помню тебя такой: нежной и ранимой. Маленький умирающий утенок, принесенный в наш дом – ему ты посвятила месяц. Лечила-заботилась-сопереживала. Иногда брала к себе в постель. Пела трогательные песни и нашептывала оздоровляющие заклинания. Случайно увидел, как ты выискиваешь в интернете рецепт фуа-гра.

– Надо купить крахмал, – сказала ты, а на мой вопрос «для чего?» холодно поведала: – Для утиной печени. Ну их – ресторанные изыски. Воспитаем деликатес в домашних условиях.

Конечно, я был уверен, что это юмор. И не придавал значения твоим умозаключениям по поводу ощипывания мертвой пернатой дичи.

Ужин был чудесный. Нежное мясо пахло медом и корицей.

– За Васю! Пусть его душа приютится в птичьем раю. Наш кал – его прах, – негромко высказалась ты и закашлялась, подавившись шампанским.

Я не сразу сообразил, что мы пожираем нашего питомца. В дно унитаза я смотрел долго, и мне казалось, что из глубины на меня взирают добрые глаза нашего подросшего утенка.

Я помню тебя такую: мудрую и ответственную. Когда умерла моя мать, ты взяла на себя организацию похорон. Делала это изящно и сосредоточено. Продумывала все детали, вплоть до губной помады на лице умершей. Ты напугала меня своей фанатичностью. Мне казалось, что ты испытываешь удовольствие, согреваясь в лучах смерти. Черная шляпка с вуалью – ты скорбела красиво. Говорила низким звонким голосом. Церемониймейстер похоронной процессии. Я робко уточнил, не работала ли ты раньше в бюро ритуальных услуг?