Шрифт:
– Булат Шалвович, вы понимаете, я чувствую, что есть что-то такое, что я хочу и не могу найти в чужих стихах. Вроде, там все уже сказано, да не все…
– Ну, например, что ты не смог найти?
– Про сирень, – почему-то сказал Исай, и тут же смутился от того, как глупо и мелко это прозвучало. Он поспешил пояснить: – Про первую и последнюю встречу, когда вокруг май, и цветет сирень. Про то, что эта встреча никогда не повторится, но именно поэтому и останется навсегда.
– Да ты смотри-ка! – воскликнул Булат Шалвович, – ведь это уже поэзия! Белый стих. Ты его, Исай, запомни, а домой придешь – запиши. Вот тебе и первый шедевр.
– Вы смеетесь.
– Да что ты! – учитель положил Исаю руку на плечо. – Мне, дружок, не до смеха, я ведь и сам мучаюсь. Серьезно. Давно и тщетно ищу себя. Вот ты говоришь, что стихов про сирень не нашел у великих. Так это же и хорошо: значит, нить нащупана, бери да пиши. И это будет твое. Твой собственный шедевр. Понимаешь, о чем я?
– Кажется, да, – ответил Исай. – Но ведь сирень – это чепуха. Вы же сами это понимаете, и я понимаю.
– Ну нет, не соглашусь с тобой. Чепухи не бывает. А может, и наоборот – все чепуха. Но дело-то не в этом. А в том, что это твое. Просто ты пишешь о том, что ты понял. Сегодня ты понял про сирень, а завтра, глядишь, поймешь про любовь, а послезавтра постигнешь тайну бытия. И каждый раз тебе будет, о чем поведать. Ты, главное, не торопи время, прислушивайся, присматривайся. А если чувствуешь потребность писать, то пиши о том, что уже знаешь, не пытайся сам себя обогнать.
– А можно вас спросить – вы сами… что уже поняли?
– Я то? – учитель усмехнулся. – Да ты знаешь, не очень, в общем-то, и много. Кое-что понял про войну… Что еще? Про дружбу. Да и все, пожалуй. Ты сам посуди – о чем мои стихи? Ты же слышал их сегодня.
– Не знаю, – признался Исай. – Но мне очень понравилось. Особенно – «Гори, огонь, гори». Красиво.
– Красиво-то, может, и красиво. Из-за гитары, наверное. Но ведь тоже не о чем. Каждому известно, что за декабрями приходят январи… Так что, друг мой, пиши про сирень, а там будет видно.
В этот момент откуда-то из темноты рядом с ними вырос школьный учитель физкультуры.
– Здорово, Булат, – обратился он к собеседнику Исая. – Ты уже освободился? Идем «под шары»?
– Да, пора, – ответил учитель, взглянув на часы. – Бывай, дружище, – он хлопнул мальчика по плечу. – Удачи тебе.
– Так а что ты своего друга не пригласишь? – вмешался физрук, – вместе бы выпили. День-то тяжелый был… небось не только у нас.
– Да у него нет времени. Он, вон, стихи пишет, – засмеялся Булат Шалвович.
– И что с того? Кто их сейчас не пишет? Одно другому не мешает. Я, может, тоже пишу. Только никому не показываю, потому что чушь одна получается, – подмигнул и тут же рассмеялся учитель физкультуры. – Так что? Пойдешь с нами? – спросил он Исая.
В темноте он явно не распознавал в высоком собеседнике школьника. Исай сконфузился, не зная, что ответить:
– Да нет, спасибо. Мне домой надо, меня мама ждет.
– А, ну тогда, конечно. Мама – это святое, – учитель, видимо, понял свою ошибку и вновь рассмеялся.
Булат Шалвович пожал руку Исая:
– Бывай, старина. Приятно было поговорить.
Двое учителей удалились в сторону столовой, расположенной напротив школы и известной среди завсегдатаев как «Шары». Своим названием она была обязана двум большим круглым фонарям, расположенным над входом. «Под шарами» наливали пиво, а иногда и кое-что покрепче.
Через месяц Булат Окуджава уволился из Пятой Калужской школы и перешел работать в редакцию газеты. Три года спустя у него вышла первая книга стихов, но Исай об этом не узнал – в то время он был уже далеко от Калуги.
Впрочем, гораздо позже судьба свела их вновь – к тому времени молодой учитель превратился во всесоюзно известного барда, собиравшего полные залы на своих концертах авторской песни.
Стихи «о сирени» родились неожиданно легко – Исай сочинил их по дороге домой. И помогло ему не что-нибудь, а та самая мелодия, которую далеким майский днем играл в парке духовой оркестр. Да… тогда был цветущий май, а теперь – холодный и мрачный ноябрь. И то ли так велик был контраст, то ли все это действительно было очень давно, но казалось, что тот день отступил навсегда, растворился в сиреневой дымке воспоминаний. И только ожившая мелодия смогла на мгновение воскресить его в памяти, вернуть и девичью трепетную руку в его ладони, и одуряющий запах сирени, и биение сердца, и все те слова, теснившиеся в груди, но так и не произнесенные…
Да, музыка оказалась тем самым недостающим звеном: она могла вызывать к жизни полустертые образы, давать пищу вдохновению, она делала слова весомыми, интонации – проникновенными, стихотворный размер – единственно верным, позволяя выразить то самое «свое», то безусловно главное, сокровенное, что, видимо, и имел в виду Булат Окуджава.
Придя домой, Исай поспешил взять гитару и проиграть только что сочиненную им песню:
Мой друг, ты помнишь ли тот майский вечер?Как мы с тобою шли звезде навстречу,А в парке над рекой хранилась тайна.Оркестр духовой играл наш танец.Цветущий май, сирень вплетает лепестки в твои серебряные косы,Цветущий май, в моей руке твоя рука, и я шепчу: «не отнимай».Я понимаю лишь теперь, когда нелепо за окном маячит осень,Я понимаю лишь теперь, каким единственным он был – цветущий май…Мы верили мечте и вдаль смотрели.А может, ветры те не постарели?А вдруг оркестр тот еще играет?А вдруг сирень цветет не только в мае?Цветущий май, сирень вплетает лепестки в твои серебряные косы,Цветущий май, в моей руке твоя рука, и я шепчу: «не отнимай».Я понимаю лишь теперь, когда нелепо за окном маячит осень,Я понимаю лишь теперь, каким единственным он был – цветущий май…