Капитан Глеб остановился у крыльца и, стоя спиной к коричневому домику, начал заботливо отряхивать заляпанные джинсы, не забывая при этом сокрушенно покачивать головой.

Внезапно и резко он обернулся.

Цветная занавеска в дальнем окне суетливо дернулась.

– Серёга, открывай! Не валяй дурака, это же я, Глеб! Впускай, а то я промок до костей. В гости к тебе приехал, поговорить надо, Серый!

Стараясь держаться ближе к окнам, Глеб орал и одновременно продвигался вдоль фасада, всматриваясь в темноту дома сквозь занавески.

Чуть щёлкнул замок и дверь дачного домика медленно приоткрылась, образовав узкую щель, через которую сначала были видны только жёлтые скулы и крупные чёрные пуговицы.

Человек в телогрейке тихо произнес:

– Это ты.… А я ведь не поверил…

Не прислоняясь к косяку, так же негромко, как и говорил, заплакал.

– Ну, Серега, бросай ты это мокрое дело! Всё, всё, хватит… Я же здесь, с тобой, в гости вот к тебе собрался, а ты грустишь так сразу… Прекращай! Давай лучше чайком побалуемся, а то ведь я, действительно, пока до твоей плантации добрался, все ноги по вашим лужам промочил.

– Глеб…

Маленькая кирпичная печурка сиротливо и неряшливо пряталась в углу нижней комнаты, рассеянно зевая холодным, небрежно приоткрытым поддувалом. Тропинки на пыльном полу миновали её, соединяя только дверь с диваном и столом.

– Дрова у тебя где? Давай я печкой займусь, прохладно ведь здесь после дождика.

Серов сидел, нахохлившись, на стуле у окна и странным взглядом следил за быстрыми, уверенными движениями Глеба.

– Эй, домовёнок, дрова, говорю, у тебя есть?!

– Вон там, за дверью, около погреба, ветки лежат. Я на той неделе старую вишню опиливал…

Тёмная комнатка была обжита ровно по необходимости. Три окошка, выходившие на противоположные стороны дома, небрежно занавесились давно пожелтевшим тюлем и разномастными сморщенными тряпочками. На столе около печки приютилась двухконфорочная газовая плитка. В углу стояло эмалированное ведро. На ближнем к столу подоконнике, в стакане, застыли в ожидании одинокой трапезы алюминиевые ложка и вилка. Подоконник в изголовье дивана служил полочкой для очков в толстой оправе и для нескольких книг. У дверей скучали немытые резиновые сапоги мутно-зелёного цвета. Над ними так же уныло свисал с гвоздика старый брезентовый плащ.

Единственным ярким пятном во всей дачной обстановке была маленькая эмалированная кастрюлька, оранжевая в белый горошек, стоявшая на серой клеёнке стола.

– Ну вот, ставь хозяин чай! Или, может, кофейку где-нибудь у тебя в берлоге малость завалялось?

Слабая тихая улыбка появилась на лице Серова.

– А ты всё такой же.… Как пил раньше только кофе, так и сейчас…. Давай и я с тобой, что ли, горяченького хряпну, чаю-то всё равно у меня нет.

Он прошаркал к столу, неуклюже нагнулся к ведру, снял крышку, зачерпнул ковшиком воду и медленно перелил её в чайник. Потом также неуверенно поставил его на конфорку, подержал в руках коробок спичек, и, не зажигая газ, переставил чайник на печную плиту.

Глеб наблюдал за Серовым. Тот, казалось, не очень-то и замечал присутствие на своей территории постороннего. Кустистые брови, согнутая спина и застёгнутая до горла телогрейка невероятно старили Сергея.

– Чего так смотришь? Не нравлюсь? Не ты один от меня нос-то воротишь. Торчу вот тут, потому что и жена моя, Маргарита, и тёщинька родная моя сюда ногой уж который день ни-ни; заявляют, что воняет у меня здесь.… Ну, а как не вонять-то, если свалку за ближним забором господа-то наши, городские правители, в прошлом году ещё запланировали. Вон, за окном, дымит куча какая, рукой подать, полюбуйся.… Когда ещё картошку по осени-то вместе копали, так они на пару всё мне верещали, что я и такой, и сякой, мол, не спросясь их, купил им участок с домиком у самой свалки. Ну, купил.… Так они же сами на меня навалились, когда ещё были деньги-то после морей: «Покупай дачу, покупай! Хотим, как у людей!». Тогда им не тут воняло….

Доставая из шкафчика второй стакан, Серов монотонно бурчал, разговаривая, скорее, сам с собой, чем с Глебом.

– Не-е, я уже три месяца просыпаюсь рано.… Как самосвалы на карьер ездить стали, так и начался мой нынешний режим. Да и птиц рядом много – начинают каркать с утра – не уснешь…

Глеб приложил руки к белому боку печурки.

– Электричество тебе ещё не отрубили?

Серый презрительно хмыкнул.

– Ну, что же я, совсем, что ли…

– Тогда включай освещение, а то я тебя на ощупь плохо слышу.

– А я привык…

Маленькая лампочка в оранжевом абажуре мгновенно разогнала незаметно наступившие сумерки и сразу же отеплила комнатку. Серый взял чашку и отодвинулся из светлого круга.

– Лежу я тут как-то, в потолок уставился и думаю: «А ведь самые засиженные мухами лампочки – они ведь самые качественные! Дольше других горят».

– А чего ты здесь в потолок смотришь, а не дома?

– Да ну их…

Серый поёрзал на диване.

– После морей, когда контора моя развалилась, ну ты же знаешь про эти дела…. Радистов-то на берегу никуда особо сейчас не берут… Тёща поныла, поныла и пристроила меня в свой зверосовхоз экспедитором. Ну, возить отходы от рыбацких бригад с водохранилища в кормоцех; песцов-то этих, чернобурок, ханориков разных у нас в зверосовхозе рыбными кишками кормят и всякой такой дребеденью… Особенно когда они щенные, то тогда им кровь замороженную из Дании, из Финляндии рефрижераторами привозят, в кормоцехе с рыбной мукой и потрохами эту кровищу перемешивают, а потом в котлах острым паром варят.… С кормами-то вообще выгодно там работать! Тёща уже лет двадцать заведующая холодильником в этом зверосовхозе, кишки импортные морозит. Всё учила меня, как перевесы, недовесы делать по потрохам-то.… Потом чем-то я начальству ихнему не угодил, не знаю, может, денег мало им от рыбаков привозил или чего другое.… Там же откаты денежные на каждом углу, а я особо-то этого не умею.… Ну, тёща пару раз наорала на меня дома, потом сказала, что директор меня уволил, чтобы я не совался больше в совхоз. В вытрезвитель меня даже сдала, чтобы я по этому поводу-то и не думал рыпаться. Ну, напился я тогда, после увольнения, она этих вызвала, мне ласты скрутили, в «воронок» засунули… Говорят, что я там орал, буянил, колотился, дай бог!