– Давно? Вот всегда у вас так, – в голосе послышалось разочарование.

– Что? – не понял Тень причины разочарования, – и у кого – у нас?

– У театралов! Всё условно. Время, места, билетики, анонсы, афиши, драмы, комедии, трагикомедии. Иногда оглянешься, мать моя, лица новые, а всё по-старому. Толкаются, извиняются, шепчутся, интригуются, ожидают и разочаровываются, рукоплещут и тут же скучают. Они продавливают пронумерованные сиденья в ожидании зрелища и получают его. Немногие удосуживаются задаться вопросом: вход-то бесплатный и свободный, а как же актёры, декорации? Кто платит? И чего это стоит?

– А это стоит? – осторожно спросил Тень и тут же пожалел об этом, – ответ напрашивался сам собой.

– Травинка на лугу ничего не стоит. Звезда несётся себе в космическом вакууме, так, задаром. Земля вертится, между прочим. Галактики? Вам сколько? Законы Вселенной? Бери! На! Так нет же, вам нужно увидеть, ощутить нервную дрожь, вкусить сладость или горечь, наслаждаясь предчувствием и гордясь обладанием и приобщением. Посмотрел, посмаковал, давай ещё!

Ничего не стоит, если не рвать ромашку с целью ощипать её до уродливости, чтобы только узнать: любит, не любит. Или тщеславно теша себя мыслью о превосходстве разума над жалкой природой, сумевшей, только-то и всего, создать это жалкое творение, состоящее из лепестков и стебелька, заключать его в букет высокого искусства и, обволакивая высокопарными фразами, дарить, обрекая на казнь временем.

Не стоит там, где всё удивительно едино и взаимосвязано, оставаться стихийно свободным. Где нет смерти в понимании разума, ведь она всего лишь одна из многочисленных форм бесконечно непознаваемого… Ох, да что же это со мной, как встречу тебя, так сразу язык развязывается!

Старик замолчал. Вдалеке послышался шум прибоя. Тень не нарушал тишину, прислушиваясь к звукам ночи.

– Ты чего молчишь? Обиделся? Зачерствел, да-да, я и сам чувствую. Посиди здесь с моё – в камень безмолвный превратишься. Вон как мои предшественники. Они оттого и безмолвны, что сказать-то нечего, так – суета. А ты не обижайся на меня, это я по привычке. Мне велят, я управляю. Мне приносят, я доношу. А болтать я не имею права, это, как тебе сказать, – против моей природы.

– Со мной же болтаешь.

– С тобой другое дело. Я уже говорил тебе. Ты практически свободен. Говори, что хочешь, делай, что пожелаешь.

– Практически?

– Конечно – всё на сцене… кх-кх… м-да.

Снова стал слышен усыпляющий шум прибоя.

– Цивилиус, ты чего-то не договариваешь.

– А ты догадлив. Надо же: «не договариваешь». А я и не должен с тобой говорить. Ты забыл: я эхо-о-о. Теннисный мячик, пум-пум, пум-пум. Бей, пока не выдохнешься. Пум-пум, пум-пум, э-э, да ты увлёкся, глаза сверкают, наш человек. Азартен, ох азартен! – Голос возвысился, – Слюна так и брызжет! Ага, устал, – голос понизился и стал елейно-сладким. – Во рту пересохло, иди, отдохни в тенёчек. А вот уходить не велено. – В голосе появились металлические властные нотки, – Ах ты, настырный. Ну что ж, пожалуйте. Вы замерли!? А, ну да пропасть, тьма. Боязно?.. – короткая пауза и следующая фраза гремела уже безапелляционно повелительно, – вернись и играй!..

Тень слушал с трепетом, который испытывает любой человек, повстречавшись с ненормальным, да к тому же ещё и буйным. Наконец он решился прервать возникшую тишину, осторожно подбирая слова:

– Цивилиус, ты прости меня, неуча… Я первый день здесь, и многое мне непонятно. Вот ты бол… говоришь, говоришь, а ведь мне многое неясно, и даже, извини, мысли нехорошие закрадываются…

– Ха-ха-ха, кх-кх, ха-ха-ха, – Цивилиус долго не унимался. Он по-стариковски откашливался и заливался новой порцией смеха.

Тень тоже заулыбался. Сначала настороженно, потом, слыша, как искренне смеётся старик, он не выдержал и засмеялся вместе с ним. Ему представился благообразный седой старик, катающийся, как ребёнок, по полу и весело, задорно дрыгающий сухожильными ножками в воздухе.

– Ха, да, ха-ха, – Цивилиус начал успокаиваться.

Тень представил, как тот вытирает старческие глаза, на которых проступили слёзы, вызванные заразительным смехом.

– Рассмешил… ох, рассмешил! Так ты посчитал меня сумасшедшим. Вот, мол, старик совсем из ума выжил, чушь несёт. Так?

Тень слегка пожал плечами.

– Так? Та-ак! С вами можно сойти с ума, но слава… нет, точно, стар стал – заговариваюсь. Кх-кх. – Цивилиус замолчал, словно споткнулся. Через секунду он снова заговорил. – Не забывайся: я хоть и служитель Триумвирата, но при этом абсолютно бесстрастен. Тем и живу до сих пор. А так бы точно… Я бесстрастен, бесчувственен, я наблюдатель с правом голоса и при всём том – я обладаю и чувствами, и мне не чужды страсти.

– Такое невозможно, нельзя оставаться безучастным, являясь частью действа!

– Вот ты опять пытаешься осознать непознаваемое. Так кто из нас более сумасшедший? Я же говорил тебе – я многолик, а значит безличен. Я всё и ничто. Для тебя это абракадабра, а для меня – жизнь. Ты соприкоснулся с неизвестным и пытаешься его постичь. Придать знакомые тебе черты и прилепить ярлыки. Всячески превратить неизвестное в узнаваемое. Но я-то верю, что живу и живу так, как верю. А ты запутался в дебрях образов. Лепя себе подобное, ты так увлёкся, что забыл о том, что лепишь с натуры. Так кто из нас сумасшедший: я, воспринимающий себя как часть целого, живой и неделимый; и вы, познающие сквозь призму своих нервных окончаний. Мы встретились, близкие по духу (в отличие от остальных на сцене), ты попросил у меня помощи. Я услышал твой зов, и, видя, в какой необыкновенной ситуации ты очутился, протягиваю руку и что же слышу в ответ из уст утопающего? «Зачем вы тянете ко мне свои руки!? У вас странные пальцы и непонятная ладонь. Я не знаю вас, вы, случайно, не заразны? Дайте-ка, я возьму пробу для анализа из-под ваших ногтей…» Дорогой мой, прежде чем делать выводы о ком-то или о чём-то, подумай, насколько в них будет правды и насколько истины. Ибо, правда это ты и только ты, а истина непознаваема, но есть суть всего и тебя в том числе.