23 июля 1339 года князь Василий подошел к стенам этого города и был без промедления впущен стражниками князей-братьев внутрь крепости.

Соскочив с лошади, седобородый князь, несмотря на преклонный возраст, быстро пошел вперед, поднялся по деревянным ступенькам княжеского терема вверх и без церемоний устремился к думной светлице, где сидел, окруженный боярами, князь Адриан. Последний уже знал, что князь Василий был впущен в детинец, очень по этому поводу негодовал и как раз в это время бранил своего воеводу. – Зачем вы впустили в город моего злобного дядьку?! – кричал он, багровый от гнева. – Разве не знали о нашей вражде?!

– Ты нас ни о чем не предупреждал, княже! – оправдывался воевода. – Мы знаем князя Василия как нашего главного господина! Как можем мы не пустить его в свой город?!

– Эх, ты, Бобко Вольчич! – подскочил со своего кресла князь Адриан, хватаясь за рукоять меча. – Ты называешь этого Василия своим господином? Так тебе моя служба? Ну, погоди, скоро вернется мой братец Тит, и мы выгоним тебя из города в шею! А сейчас – вон отсюда!

Оскорбленный, багровый от стыда воевода не успел и пошевелиться, как вдруг в думную светлицу вбежал сначала мальчик-слуга, который не мог произнести ни слова от испуга, а за ним ворвался красный, как кумач, разъяренный Василий Карачевский.

– Ах, ты, премерзостный скот! – заорал престарелый князь. – Я все слышал! Значит, воевода не угодил тебе за правду и верность своему господину?! Ну, тогда получай! – И карачевский князь, выхватив из ножен свой тяжелый боевой меч, схватил его обеими руками за рукоять и со всей своей силой обрушил на окаменевшего от страха князя Адриана, державшего в руке меч, но так и не сумевшего им воспользоваться.

– Крак! – тяжелый меч, разрубив легкий кожаный панцирь незадачливого князя Адриана, прошел через рассеченное плечо и с хрустом завяз в крестце, орошая княжеское кресло, тяжелый персидский ковер и пол густой черно-красной кровью.

Адриан Мстиславович умер мгновенно, не успев даже вскрикнуть, а его почти надвое рассеченное тело свалилось на пол, как тяжелый, мягкий куль.

– Ох, Господи! – крикнул кто-то из бояр. – Пощади нас, могучий Василий!

– Это же какой тяжелый грех, Господи! – зарыдал мальчик-слуга.

– Замолчите! – грозно буркнул седобородый князь, подходя к окровавленному трупу. – Что, – усмехнулся он, становясь ногой на изуродованное тело, – помог тебе твой подлый Иван Калита? Вот ты и лежишь теперь в прахе и позоре с разодранным брюхом, источая собачий смрад! – Он с силой вырвал из тела своего дядьки окровавленный меч. – Надо бы бросить его тело на съедение презренным псам, – князь поднял голову, глядя на бояр, – однако я добр и справедлив: пусть лежит в гробу и в святой землице! Эй, слуги! – хлопнул он в ладоши. – Уберите же эту падаль!

Князь Тит, вернувшийся из своей дальней поездки – он побывал на княжеской пасеке, где проверял работу своих бортников – был так потрясен случившимся, узнав об этом от городских стражников, что сразу же, разрыдавшись, упал на землю и был доставлен слугами от самих крепостных ворот в опочивальню, где пролежал почти две недели в жестокой лихорадке.

Князь же Василий, как ни в чем не бывало, собрал козельских бояр и богатых горожан в думной светлице княжеского терема, отчитал их за «бестолковость и коварство» и, обозвав козельскую знать «худыми советчиками», строго предупредил на дальнейшее. Воеводу же Бобко Вольчевича он «приласкал» и наказал ему «присматривать за слабовольным князем Титом и быть ему верным наставником».

Перед отъездом в Карачев престарелый князь зашел в спальню к своему последнему дядьке Титу. – Ты так ослабел душой, молодой Тит, – сказал он ему на прощание, – что даже не пошел на погребение своего братца! Что ж, я сам похоронил того глупца! Пусть скромно, но как положено! А на слезы и плачи ваших супруг мне наплевать! Так что смотри, Тит, сиди себе тихо в моем Козельске и вовремя привози свою мзду ко мне в Карачев! Понял?

– Понял, великий князь! – пробормотал оцепеневший от страха Тит. – Все будет по твоей воле!

– И забудь о Москве! – громко молвил князь Василий. – Смотри, если узнаю…

– Этого не будет, мой господин, – зашевелился мокрый от холодного пота князь Тит. – Клянусь от всего сердца: для меня закон – только твое слово!

Довольный, успокоившийся Василий Пантелеевич возвратился в Карачев, привезя с собой целых три воза серебра и драгоценных мехов: двойную козельскую плату!

И вот на этот раз он пошел в Орду с данью и богатыми, как никогда, подарками.

Сдав ханскому денежнику серебро и меха, князь Василий стал ожидать вызова к хану во дворец.

Почти месяц он пребывал в тревоге: как хан расценит его расправу над дядькой? Неужели осудит и отберет власть? Потери власти и «позора на старости лет» он не хотел. Наконец, в его гостевую юрту прибыл ханский слуга с вызовом во дворец.

– Ну, слава Господу! – перекрестился князь Василий, быстро собрался и, вскочив без помощи слуги на коня, поскакал в сопровождении всего двух своих воинов к ханскому дворцу. Здесь он слез, отдал поводья коня дружинникам, прогнал их «со своих очей» и приказал им терпеливо ждать его «за государевым дворцом».