Но я опять забегаю вперед. Чтобы понять взрослую жизнь человека, надо знать время и семью, в которой он родился. Поэтому начну по порядку. Со знакомства с мамиными родителями – с нашим дедом Абрамом Степановичем Унтиловым и Галиной Павловной – нашей бабушкой. Герои своего времени, которыми, впрочем, можно назвать всех, проживших то тяжкое время войны.

Бабушка наша была единственной у своих родителей – людей обеспеченных и образованных. Все ребятишки, которые рождались в этой семье, долго не задерживались, а практически сразу умирали. А бабушка выжила. Потому родители ее не чаяли в ней души и возлагали на нее большие надежды. Бабушка наша была княжеского рода, хотя при советской власти об этом не принято было болтать и скорее являлось чем-то постыдным и зазорным.

Корни же деда были с Украины. Его родителей с кучей ребятишек сослали на Урал, в старый городишко на Туре – Верхотурье. Их семейство – многодетное, а потому и трудолюбивое, еще при советской власти было признано как зажиточное, а потому нуждающееся в раскулачивании. Ну, вот и раскулачили. И сослали. Дед с бабушкой встретились, поженились, а потом у них пошли и свои ребятишки, часть из которых не приживалась на этом белом свете и уходила в раннем детстве, а оставшаяся часть была из тех жизнелюбов, которых принято называть сорванцами. Мама была вторым ребенком, после старшего брата Николая, с которым разница была в 2 года. Родились они еще в довоенные годы – Коля в 37, а мама – в 39 году. А потом началась война, деда забрали на фронт, и бабушка наша с двумя ребятишками перебивалась, как могла. Маме нашей многое, что пришлось пережить – и голод, и то, как бабушка отправляла их в поля на поиски гнилой и перемороженной картошки, как потом ее отваривали и ели. Бабушка, хоть родом и была из княжеского рода, но быстро жизнь научила ее всем своим премудростям. Она сама вместе с ребятишками перекапывала огромный огород по весне и засаживала всем, что только оставалось припасенным с осени в погребе. Они могли сами голодать, но семенная картошка – это было святое, и она никогда не трогалась, даже если совсем не было есть. Тяжелая военная жизнь наложила на бабушку свои отпечатки. Она удивительным образом сочетала в себе какую-то кротость и суровость характера одновременно. По жестокости времени ей было не до нежности и улыбок. Она никогда не ласкала своих малышей, не обнимала и не баловала их. А ребятишки по малолетству своему воспринимали холодность матери как должное, и сами никогда не делали попыток приласкаться к ней. Им было достаточно того, что они есть друг у друга. Вместе им было не так одиноко и страшно идти по жизни. И по малолетству же своему не замечали того, что в свои 20 с немногим лет, их мать выглядела гораздо старше, чем есть на самом деле. Не замечали и того, какие мозолистые и сильные у нее руки, совсем не похожие на белые ручки «барской» дочери.

Дед же наш во время войны был танкистом. На танке дошел до Берлина. И когда они очищали мир от того последнего, что называлось фашистами, их танк был подорван. Самое обидное, что произошло это уже 10 мая 1945 года. Контуженный и оглушенный, дед вынес на себе раненого командира из горящего танка. И сам был сильно ранен в нескольких местах от взорвавшейся неподалеку гранаты. Он пролежал долгое время – раненый без сознания и присыпанный землей. И по Божьей милости, когда санитарочки обходили поле битвы, то его нашли. Вид его был настолько безнадежным, что никто уже и не думал, что он еще живой. Но санитарка поднесла к нему зеркало, и увидела, что оно запотело.

Дед был срочно госпитализирован, перенес множество операций и чудом выкарабкался на этот свет. Выздоровление было долгим и многоэтапным. От контузии он потерял память, долго не мог говорить. Потом потихоньку память и осознание себя стали возвращаться к нему. Он вспомнил кто он, откуда родом и что у него есть семья. И вернулся домой только лишь через год, в 46 году. Вернулся тогда, когда уже и не ждали его дома, похоронили. Бабушка сама лично слышала, как по радио говорили, что ему посмертно присвоили звание героя Советского Союза. Его командир был уверен, что дед погиб. А он вот взял и вернулся с войны. И, слава Богу, что вернулся живой. Еще, будучи ребенком, я много раз слышала историю о его удивительном рождении и спасении. Дело в том, что дед наш родился, как говорится в народе, «в рубашке». Да не в атласной или ситцевой, а в своем «детском месте», что бывает очень редко в жизни. Его мать высушила эту его «рубашечку», и когда деда забрали на фронт, то вшила ему в одежду, чтобы, по народному поверью, хранила его. Не знаю, может быть, она и верила в Бога, (да и как в такие страсти, да и без Бога?), но одно другому, видимо и не мешало. И потом по жизни наш дед не раз слышал от военврачей эту фразу: «Да ты в рубашке родился!», на что наш дед всегда отвечал, что, мол, так и есть, в рубашке. Знаю, что потом, уже после возвращения домой, в нем опять зашевелились осколки. И снова деда оперировали. И хирург сказал ему в очередной раз про его рубашку, потому что еще бы немного и осколок задел сердце. Но это так, к слову. Я-то понимаю, что это Бог так хранил его.

Но надо сказать, что после войны он стал совсем другим человеком, как, пожалуй, и все, пережившие ужасы войны. Война много изменила не только в жизни людей, но и изменила их самих. Дед стало шибко выпивать и гонять не только ребятишек, но и бабушку. Под горячую руку доставалось всем. Спуску особо никому не давал, всех держал в строгости. А поскольку мама наша была старшей (брата Николая к тому времени уже не стало), то с нее и спросу было больше. Все лето трудились с рассвета до заката. Дел с хозяйством было выше крыши. Это и покосы постоянные, и сбор ягод для продажи. Собирали ягоды целыми пайвами. По сезонам. Сперва земляника и черника, а потом – брусника и клюква. И если дед сказал – не возвращаться, пока пайву не наполните, то так и должно было быть. С пустыми руками домой никто не пустит – будешь за порогом спать. А зимой собирали сосновые шишки, потом их шелушили от семян и опять же сдавали в лесничество – глядишь и лишняя копеечка появлялась. Но мало кто из детей видел свои деньги – все честно сдавалось в семейную казну. Мама рассказывала, что если уж и хотелось им детьми чего-то сладенького, то тогда шли в редкое свободное время по землянику, например, а потом на проданные ягоды покупали 100—200 граммов подушечек и всегда делили поровну на всех. Такое вот время было.

Мама с детства была бойкого нраву. Спуску никому не давала и в обиду не только себя, но и своих младших братьев и сестер. Даже как вроде была грозой улицы. Ее побаивались даже мальчишки, а с девчонками она дружбу не водила. Ей с ними было не интересно – постоянные ябеды и обиды. Она всегда была за справедливость, и если кто-то перегибал палку по ее понятиям, то с тем долго не церемонилась – могла и поленом отстегать… Вот пишу это все и самой не по себе. Неужели о своей нежной маме пишу??? Лично я ее такой – с поленом в руках не знала. Но это все мне в мою память легло по рассказам от самой мамы и от ее братьев-сестер. Все эти истории всегда рассказывались с большим смехом и юмором, что нам, детям, тоже было как-то весело. Но по большому случаю такие «набеги с поленьями» были скорее исключением, чем правилом. Потому, как и бегать-то по улице в то время особо было некогда. Это был лишь единичный случай, который показал всей улице, что характер у нашей мамы был. Хозяйство же у родителей было большое – скотину держали, кроликов да курочек, да и огород был, как огромное поле. Пережила и повидала мама в родительском доме всякое. Голодное время тогда было не смотря на то, что корову держали. Молока и еды все равно не хватало.

Еще мамуля рассказывала, как ей приходилось ночами, когда уже все спали отмывать некрашеный пол в родительском доме. Это приходилось делать ей каждый день, а вернее, каждую ночь, потому как в другое время это было делать некогда. И обидно было ей, что никто особо не берег ее труд, поскольку на следующий день пол был по-прежнему грязный, и ей снова приходилось скоблить его большим ножом. И еще помню, что она рассказывала, что на одну из первых своих зарплат купила себе кроликовую шубку на зиму, поскольку больше не могла ходить в мужских тулупах. И потом на лето оставила эту свою полушубку у родителей. А когда вернулась домой, то увидела, что шубка ее валяется в ногах при входе, вся замусоленная и оборванная. Конечно же, думаю, что ей было очень горько от этого. Это, пожалуй, и все, что я запомнила из рассказов мамочки о ее жизни в родительском доме. Очень жалею, что так мало выспрашивала у нее фактов из детства, да и юности тоже. И сейчас вот приходится собирать все по крохам и вспоминать то, что было рассказано так уже, кажется, давно, в той, другой счастливой жизни, когда она была рядом. Трудно судить, но мне кажется, что она очень хотела в юности скорее уехать из родного дома, в котором так мало приходилось видеть ей доброго. Конечно, она любила своих родителей и по-особому жалела свою маму, у которой тоже была, ох, какая не сладкая судьба. Поэтому и делала всю работу по дому, какую только могла, чтобы облегчить ее жизнь.

Лично я сама бабушку помню как-то уж до обидного мало. Мы с мамой жили за 100 км. от бабушки и дедушки, в городе Серове. А потому и виделись с ними эпизодически. Бабушка у нас была удивительной постряпухой. Я помню ее удивительные наивкуснейшие пироги и ватрушки из русской печки. Вкуснее их я в своей жизни не едала. Они были просто какие-то воздушные и нежные эти ее шанежки и ватрушечки с картошечкой. А пирожки с черемухой, да еще и с коровьим молоком – этот вкус у меня сидит в памяти. Бабушка была какая-то молчаливая, и может быть, поэтому она казалось мне суровой. Хотя все говорят, что она была очень доброй женщиной. Уверена, что так оно и было. Просто уж не так и часто, видимо, мы виделись, и я не успела сильно к ней привязаться в редкие встречи. А внуков и внучат у них с дедом было так много, что всех, поди, и не упомнишь. На тот момент нас было уже 10. Да и сама она уже была утомлена и замучена всей своей жизнью – такой трудной и какой-то, наверное, для нее безрадостной. Может быть, я и не права. Может быть, она и была рада всем нам – многочисленным своим внукам. Но я почему-то не запомнила ни ее добрых слов, ни ее ласковых бабушкиных рук, ни даже ее улыбки. Мне кажется, что вся ее жизнь – это была сплошная борьба и сплошные жуткие испытания. Из 9 своих детей она четверых похоронила при жизни. Кого-то в младенчестве, кого-то в подростковом возрасте, а кого-то уже во взрослой жизни потеряла. И что тут говорить, каждая смерть уносит половину твоей жизни. А смерть родного ребенка – испепеляет и опустошает до дна. И где ей было – бедной нашей бабушке – находить добрые слова для внуков, когда жизнь была так к ней немилостива.