– А вы же говорили, Оля оставила после себя крестик и иконку на столе, когда…

– Да, купила вот сама себе… ой, беда, беда…

Марина вернулась мыслями в тот день.

***

– Не надо, Тамарочка, мама умерла.

Маленькая Лилька испуганно жалась к бабушке.

– Пойдем домой, пойдем, девонька…

Тамара Николаевна, предчувствуя непоправимое, крепко взяла Лильку за руку. С полными котомками они вернулись домой.

– Ваня, иди к Ольге сходи, проверь. Она нам не открыла.

Иван Иванович оделся. Пошел. У него был свой ключ от Ольгиной квартиры, для контроля. И для встреч. Маринка знала, но знала так, как будто бы это знание было о постороннем человеке, не об отце. Как будто прочитала о ком-то, что вот он так делал. И все. Знала и забыла.

Иван Иванович отпер дверь. Тихо. На кухне горит свет.

– Оля!

Тихо… тихо… жутко… сердце колотится… В комнате пусто. Кухня… поворот головы к…

– Твою ма-ать…

Отец подошел к запертой кухонной двери. Надо было открыть дверь. Как?

– Олька-а, дура-а, твою мать, – шептал Иван Иванович, от ужаса его глаза выкатились из орбит, он задыхался, его руки тряслись.

Дверь была с остекленным верхом, он увидел дочь сразу. Медленно потянул за ручку. Тяжело. Тело дочери упиралось спиной в дверь, голова оттягивала весом вперед. Оля сидела на коленях под ручкой кухонной двери, ее белую шею с нежной кожей обвивала бельевая веревка. Отец увидел тоненькую набухшую венку на Олином виске и задохнулся от отчаяния. Машинально, как выполняет задание солдат, он снял тело с двери, не думая, чье оно, положил его на пол, сел рядом. И замер. Сколько так сидел? Ни слез, ни мыслей.

– Бу-бух, бу-бух… – кричало сердце, – бу-бух, бу-бух, бу-…

Он с трудом встал. На кухонном столе лежали алюминиевый крестик и бумажная иконка. «Зачем это? Чье?» – Иван Иванович прошел в комнату. Оглядел все. Он набрал «ноль три».

***

– Маринка, семь месяцев прошло, Лильке надо сказать о матери. Думай давай, что говорить будешь, – Тамара Николаевна шмыгала носом и терла зареванные глаза.

Марина подошла к племяшке.

– Лилька, у меня подарок. Даже два. Мы сейчас поедем в одно место, а потом проколем тебе ушки. И самые настоящие золотые сережки наденем. А потом еще кое-что, сюрприз! Хочешь?

– Хочу! Хочу! – глаза Лильки загорелись. – Пойдем! А когда? А куда сначала пойдем?

– В лес поедем. Там, где цветов много, скамеечки есть посидеть.

– Да! Да! Хочу скамеечку и цветочки!

Они сели в автобус на автовокзале. Всю дорогу до кладбища Марина искала слова. Какие-то надо будет говорить предложения, какие-то выстраивать правильные фразы, которые не травмируют психику ребенка. Отец вообще предлагал не говорить – вырастет, узнает. «От кого узнает? – думала Марина. – От меня, опять же, и узнает. Только уже отматерит, что раньше не сказали. Нет уж, лучше, пока маленькая».

Они вышли на остановке «Кладбище».

– Марина, мы приехали, да? Мы куда?

– Да, да. Приехали, пошли покажу…

Лилька бодро шла, предвкушая золотые сережки и что-то еще.

Сердце Марины колотилось. «Что сказать? Как? Господи, помоги!» – она сама не заметила, что стала молиться, как мать, автоматически, неосознанно.

Девочки завернули к нужной аллее. Лилька шла, оглядываясь по сторонам.

– Много цветочков разных! Смотри, Марин! Фотографии какие!

Они подошли к могиле. Памятника еще не было, решили ставить его этим летом. Не было памятника, не было и фотографии. Лиля крутилась, держась за ограду соседнего участка. Услышав Марину, остановилась, ожидая: ну что же, что?

– Лилечка, понимаешь, в жизни каждого человека случаются разные события, и веселые, и грустные. Кто-то болеет, кто-то уезжает далеко. А кто-то умирает. Те, кто умирает, остаются здесь, на кладбище, и их можно навещать.

Лилька внимательно слушала, затаив дыхание, не поднимая головы.

– Твоя мамочка очень долго болела, потом долго лежала в больнице. Потом врачи сказали, что нет таких лекарств, чтобы мамочку вылечить. Их еще не изобрели. Бабушка Тамарочка сказала, что мама смотрит на нас с небес, она всех нас видит и слышит, и хочет, чтобы мы были счастливы.

Горло перехватило, Марина пыталась говорить непринужденно. Лиля стояла, закаменев.

– Лилечка, мы с тобой будем очень часто сюда приезжать, приносить цветочки и ухаживать за могилкой. Хорошо?

– Хорошо, – прошептала девочка, – я никогда больше ее не увижу?

– Нет, моя маленькая. Но ты не грусти, маме там лучше. Там она не болеет.

Марина посмотрела на племяшку. Лилькины глаза наполнились слезами. Но она не плакала. Она стояла и смотрела на деревянный крест, под которым, прислонившись друг к другу верхушками, стояли два пластмассовых выгоревших венка.