Марина обижалась. Но взвыла она гораздо раньше.

От Ленки Фокиной Марина звонила Ярику несколько раз, предупреждала, что задерживается.

– Яр, не волнуйся, я с девчонками. Давно не виделись, часам к восьми буду, хорошо?

– Марина, ноги в руки, быстро домой!

– Да мы одни, они без парней пришли, мы даже без спиртного.

– Тебе что-то не ясно?

«Блин, меня даже отец так не дрессировал», – Толмачева начала заводиться. Неожиданно для себя она уверенно возразила:

– Я приду к восьми. Понятно?

Бросила трубку.

– Маринка, ты как в КПЗ живешь, – посочувствовала Светка Зубарева, затягиваясь сигареткой.

– КПЗ – это камера предварительного заключения, а я уже осуждена, причем безвинно, и сижу в тюрьме. И похоже, срок мне влепили приличный.

– Ты сама себе его влепила, – утешила Лена, – слава богу, не пожизненный. Разводиться не думала?

– Ой, девки, не знаю. Но сил уже нет никаких.

В Маринке рос протест против тирании. Она шла домой, как на каторгу, уверенная, что сможет отстоять свое конституционное право на свободу передвижения во времени и пространстве. Подошла к двери, позвонила. Открыл Ярик.

– Привет, – буркнула Марина, внутренне сжавшись, – как обещала, к восьми.

– Дрянь! – звонкая сильная мужская пощечина откинула Маринкину голову к стене.

– С-скотина, – округлив глаза, зашипела Маринка. Ее щеки пылали от стыда и обиды, – все, скотина, это все! Это последняя капля, тварь! Поднять руку на женщину?! Ты не мужик! Все, что у тебя от мужика – в штанах, подонок!

Марина выскочила из квартиры, размазывая по щекам слезы. Она бежала по городу, не разбирая дороги. «Ударил! Он все-таки смог поднять на меня руку! Солоткова была права, значит, и правда, что-то знала! Всё! Без всяких сомнений, теперь это уже точно – развод!» Марина не заметила, как дошла до родительского дома.

– У-у, миленька моя, что случилось, все живы? – запричитала Тамара Николаевна, впуская рыдающую дочь в квартиру.

– Я умерла, – пытаясь остановить истерику, выдавила всхлипывающая Марина. – Я к вам. Жить. Насовсем.

Марина прошла в комнату, из спальни вышел отец с газетой.

– О! Явление Христа народу! Ты чего?

– Развожусь, пап! Достал, скотина!

– А мы с матерью тебе говорили, ты не слушала. Сейчас сопли мотаешь. Я сразу сказал, кто он есть, твой Ярик-ху.., – срифмовал Иван Иванович. – Ложись спать давай. Завтра поговорим, как злость выпустишь, а то еще побежишь к нему, золотому, с прощением. Блаженная, понимаешь… – Иван Иванович хорошо знал женщин.

Марина выпила таблетку элениума, легла, закрыла глаза и задумалась. Она пыталась анализировать, но происшедшее никак не вписывалось в ее представление о счастливой семье, и оправданий мужу не находилось. «Развод, только развод… только он мое спасение…» – с этой мыслью несчастная Толмачева провалилась в ночь.

Утром Тамара Николаевна решила поговорить с дочерью.

– Ма, давай вечером, после работы, хорошо? Сейчас не хочу. Еще настроение из-за него с утра портить.

– Давай, давай. Может, к вечеру передумаешь.

Марина работала до семи. В шесть тридцать нарисовался благоверный – с цветами. Рожа виноватая, стоит, улыбается.

– Малыш, прости.

– Следующий! – Марина делала вид, что не замечает.

– Ну, малыш, ну хватит. Я же люблю тебя.

– Удав кролика тоже любит. Дома поговорим.

Вечером Тамара Николаевна ждала дочь для разговора. Не дождалась.

– Ха, а что я говорил?! Никакой гордости! Как есть блаженная! Не переживай, мать, сами разберутся, – Иван Иванович что-то мастерил в бывшей кладовке, после небольшого ремонта и перестановок ставшей его личной каморкой, где он прятался от семейных ссор и неприятностей по работе, что-то периодически чеканя, выпиливая, наклеивая, рисуя. Он даже принес туда из стоматологии списанную бор-машину и, меняя насадки, использовал ее то как гравировальную машинку, то как шлифовальную. Ее противное жужжание заставляло домочадцев вздрагивать и вспоминать о вылетевших пломбах.

– Не убил бы ее, – волновалась Тамара Николаевна.

– Да ты что, Тамара, он же трус. Кухонный боксер! – Иван Иванович с силой ударил молотком о брус. – Не бери в голову, мать. Помирятся.

И правда, наступило короткое перемирие. Неделю в семье Марины и Ярика стояло затишье. Потом кончилось мочало… Я сказал! Ты обязана! Денег нет! Быстро домой! Куда пошла? Упала-отжалась… Марина – к родителям.

– Слушай, дорогая, ты так и будешь бегать туда-сюда? Ты определись, понимаешь уже, что хочешь, – взывал к разуму Иван Иванович.

Вообще родители Марины придерживались мнения, что любой брак надо сохранять, а для этого необходимо трудиться. И терпеть. «Что я делаю? Мне только двадцать два. Или уже, правда, все? Навсегда?! Вот это вот все – навсегда?!». Она в очередной раз возвращалась к Ярику от родителей с надеждой, а вдруг все поменяется? Ну вот случится чудо, и все будет по-другому?

«Ключи забыла, ворона», – Марина подошла к двери, пошарила в кармане. Она позвонила в дверь. Тишина. Приложив ухо к двери, прислушалась. Шебуршание за дверью. Марина постучала. Снова тишина. Она постучала сильнее. Приложилась ухом к двери. С тем же результатом. Тихо. Марина вышла, села на скамеечку у подъезда и стала ждать. Под ложечкой зашевелился противный червяк. Она повернула голову, заглянула в подъезд. Из их квартиры, которая располагалась на первом этаже, тихо, не закрывая дверь, на цыпочках вышла женщина. Низко опустив голову, она быстро спускалась к выходу. Марина рванула в подъезд. Добежав до двери, она ногой попыталась не дать ей закрыться, успев мельком рассмотреть нежданную гостью. Хлоп! Дверь перед носом захлопнулась!