Однажды мы решили играть не до дести, а до ста, и проигравший должен был записаться на конкурс певцов в Мосэстраду. Придумала это как раз Ада Мерзлова.

Играли мы почти неделю, и проигравшим оказался Саша Фармаковский, скромный худенький мальчик в очках, как позже выяснилось, абсолютно лишенный музыкального слуха.

Он записался на прослушивание. Ему сказали, что он должен подготовить две песни и явиться в положенное время в театр «Эрмитаж».

Мы всей группой явились в театр загодя, уселись на балкон и стали ждать. Наконец на сцену вошла комиссия. Мы обалдели: Утесов, Бернес, Шульженко, Лундстрем — все звезды советской эстрады. В качестве аккомпаниатора у рояля сидел мой приятель Боря Рычков, будущий автор шлягера «Все могут короли». За отдельным столом разместились ребята из лундстремовского ансамбля, со многими из которых я был знаком.

Сначала прослушали двух вполне приличных певиц и наконец:

— Соискатель Фармаковский Александр.

Испуганный Саша, еще более тщедушный, чем обычно, в казавшихся совсем огромными очках нетвердым шагом вышел на сцену.

— Сколько песен будете петь? — спросила дама-ведущая.

— Одну.

— Вы имеете право на две песни.

Но Саша был суров:

— Одну.

— У вас свой аккомпаниатор?

— Нет.

— Что за песню вы хотите спеть?

— «Тишина».

Была тогда такая песня Е. Колмановского.

— Отлично. Борис (это Рычкову), помоги.

Борис кивнул головой. И Саша запел.

Первые строчки Саша проскакивал быстро, Борис еле успевал его нагонять:

Но зато последнее слово «тишина» он пел медленно, тягуче и с явным облегчением.

Было очень смешно, и если члены комиссии, люди привычные и в таких делах закаленные, сидели как каменные истуканы, то мы от смеха удержаться не могли и поодиночке выбежали из театра.

Через пять минут вышел Саша, красный, но счастливый: аутодафе закончилось.

Мы сразу же повели его в ресторан.

Минут через десять в ресторан ввалились лундстремовские музыканты: Жора Гаранян, Леша Зубов, Костя Бахолдин, Боря Рычков, Саша Гареткин и еще кто-то. Когда я им объяснил, что парень пел, потому как проиграл пари, они были потрясены, подошли к нему, поздравляли.

Мы заказали еще пару бутылок коньяка, и Сашу приняли в почетные члены ансамбля.

Прошло очень много лет. Недавно я прочел, что студенты МАИ жалуются на преподавательницу химии Ариадну Фармаковскую (это та Ада Мерзлова, которая просила три рубля у прохожего и придумала участие в конкурсе). Они называют ее злющей и напрочь лишенной чувства юмора.

Знали бы они!

Студент нашего курса Алеша Прокофьев как-то слишком патетически высказался о Моцарте, мы его не поняли, и он осудил нас за непонимание классической музыки. Но с тех пор, о чем бы он ни говорил, мы его всегда останавливали:

— Ну что твой Моцарт!

Сначала он удивлялся, потом злился. Наконец привык.

Однажды я видел, как он ставил опыт и у него что-то не получалось. Потом он что-то долил, вероятно, получилось, и он радостно вскочил:

— Вот вам и Моцарт. Вот вам и Моцарт! И еще какой Моцарт!

Как-то я решил подшутить над моим однокурсником Володей Хромоножкиным и попросил Леню Емельянова, работавшего тогда в отделе фельетонов «Московского комсомольца», регулярно высылать ему вырезки с фельетонами о жуликах и спекулянтах.

Через две недели ко мне обратился Володя:

— Хочу с тобой посоветоваться. Мне из центра приходят документы.

Я удивился:

— Из какого центра?

Адрес отправителя бандеролей начинался с «Центр-29». Володя не был москвичом и не знал, что это обычное название центрального района в Москве.

Я успокоил Володю и попросил Леню больше ничего ему не посылать. Бандероли прекратились, но это испугало Володю еще больше:

— Центр больше ничего не пишет.

— Ну и что? — удивился я.

— Боюсь, они скоро перейдут к делу.

— К какому?

— А вот этого я и не знаю. Но боюсь. Если бы знал, не боялся бы.

Первые числа сентября. Четвертый курс. На втором этаже химфака ко мне подлетела молодая красивая девушка и начала орать:

— Это ты, знаю, что это ты. Но тебе это с рук не сойдет. Ты еще пожалеешь.

Я ничего не мог понять. Она продолжала кричать, и я ее узнал. Это была Лена, моя соседка по дому, где я жил лет десять назад, младше меня года на три.

— Лена, объясни мне, в чем дело. Я ничего не понимаю.

— Не Лена, а Елена Борисовна, и обращайся ко мне на «вы», я преподаватель.