Кто-то нас отвлек, но через пять минут Матакотта снова подошел ко мне:

— Я что-то не соображу: какую последнюю победу итальянского флота ты имел в виду.

— Взятие Карфагена, — ответил я.

Матакотта захохотал. Потом я увидел, как он подошел к своему послу и что-то начал ему рассказывать, показывая на меня. Посол захохотал.

Минут через десять я зашел в какой-то зал. Навстречу мне шли итальянский посол и адмирал. Посол представил меня адмиралу как автора шутки в отношении последней победы итальянского флота. Адмирал взял меня за плечи и сказал, что шутка ему понравилась.

Когда я повернулся, то через стекло увидел, что за мной из соседней комнаты внимательно следит один из самых верных сотрудников нашего резидента по фамилии Петров.

И чекисты потихоньку начали «брать меня под наблюдение». Еще недавно они не посмели бы следить за секретарем парткома. Но с приходом к власти Горбачева влияние функционеров ЦК партии стремительно падало.

— Теперь наше время, — радовался офицер безопасности.

Стоило мне на приеме подойти к какому-нибудь итальянцу, как рядом появлялся Петров. Считалось, что он понимает по-итальянски.

Как-то у магазина я встретил первого секретаря итальянского посольства Л. Матакотту, подошел к нему, и мы о чем-то поговорили.

Случайно оказавшийся поблизости Петров прошипел находившейся рядом машинистке:

— Он совсем обнаглел.

Машинистка, разумеется, мне донесла:

— Вы бы как-нибудь поосторожней.

Много позже, уже обосновавшись в Вашингтоне, я ездил в Италию и там встречался с руководством итальянских спецслужб.

Один из начальников рассказал мне:

— Когда вы уехали, русские сделали нам представление по поводу того, что мы якобы вас завербовали. Мы тогда не знали, что вы уже в Америке, и ничего не могли понять. Они на нас давили по многим каналам. Потом все успокоилось. Хотя, — добавил он, — честно говоря, до этого мы были уверены, что вы вербуете нашего секретаря Матакотту, и установили за ним наблюдение.

Бедный Матакотта.

Когда меня представляли американской аудитории, всегда упоминали, что я с точностью до месяца предсказал развал Советского Союза и отставку Горбачева.

Действительно, в беседе с американским высокопоставленным лицом весной 1986 года я сказал:

— Советское государство и коммунистическая партия деградировали, государство перестало быть советским, а партия — коммунистической. Через пять лет их крах неминуем.

Эти слова были тогда расценены как крайне удивительные, но их надлежащим образом запротоколировали и довели до сведения самого высокого начальства.

В мае 1991 года, отвечая на вопрос одного начальника, я сказал:

— Я не думаю, что Горбачев продержится у власти больше четырех месяцев.

И снова мой прогноз не остался незамеченным.

Эти две фразы приносили мне финансовые дивиденды в течение почти двадцати лет. Меня охотно приглашали на лекции и всякого рода консультации.

«Предсказывал» я много, и теперь по истечении многих лет могу сказать, что у моих «предсказаний» была одна особенность: они все сбывались по содержанию, но по времени я почти всегда ошибался; история крутилась значительно быстрее, чем я предполагал.

Во время прощальной беседы перед уходом на пенсию меня попросили дать последний прогноз. Я тогда сказал: «Многое будет зависеть от того, на чьей стороне окажется Белоруссия во время войны между Россией и Украиной». На меня посмотрели, как на сумасшедшего, но предсказание было тщательно запротоколировано.

Когда сотрудник ЦРУ Эймс был разоблачен как русский агент, мое имя упоминалось среди тех, кого он выдал.

Американская пресса явно преувеличивала мои «заслуги». Сначала я пытался возражать. Но потом встретился с Тимом Вайнером, одним из авторов книги об Эймсе (Tim Weiner, David Johnston and Neil A. Lewis. Bertayal. Barnes amp; Noble, New York. 1996). Он мне сказал:

— Вам сделали такую рекламу, о которой многие мечтают. Грешно будет ею не воспользоваться.