Далее дорогу нам преградил перевёрнутый фургон. Он был открыт, в нем лежали пустые холщовые мешки. Вероятно, он покинул Вильно накануне вечером, а сегодня утром его разграбили, думали, наверное, что он везёт муку и сухари. Я попросил Добантона остановиться на минутку (вернулась боль в животе), он согласился охотно, особенно, если учесть, что он непременно хотел отвязать Мутона.

Только мы остановились, как подъехал отряд из тридцати молодых гессенцев, входивших в состав вильненского гарнизона и покинувших город на рассвете. Они ждали маршала Нея, находясь в тридцати шагах от нас впереди и справа. Тотчас слева подошёл другой отряд всадников, около двадцати человек. Это были русские кирасиры в чёрных кирасах и белых плащах и несколько конных казаков. Они двигались так, чтобы отрезать гессенцев от нас и множества других несчастных, которые, заметив их, бросились назад, с криками: «Берегитесь! Казаки!»

Гессенцы, руководимые двумя офицерами, которые, вероятно, раньше нас заметили русских, приготовились защищаться.

Один из гренадеров прошёл мимо нас, чтобы занять место среди гессенцев, мы решили поступить так же, а Добантон решил оставить Мутона в фургоне. Но мы не успели – кирасиры пришпорили коней и подъехали к гессенцам. Там они остановились, знаками показывая, чтобы те сложили оружие. Выстрел из ружья был ответом – это стрелял французский гренадер, решивший участвовать в последней битве чести отряда гессенцев. После такого ответа мы ожидали увидеть, по крайней мере, половину врагов мёртвыми, но, к нашему удивлению, этого не произошло, а офицер, находившийся впереди и, которого должно было разорвать на куски, остался жив и невредим. Его лошадь просто вовремя отпрыгнула в сторону. Он мгновенно вернулся к своим людям, тотчас прогремел залп – и менее чем через две минуты гессенцы были сметены. Некоторые из них обратились в бегство, но конница кинулась в погоню за ними.

Добантон, желая освободиться от Мутона, звал меня на помощь, но мимо него проскакали трое из погони за гессенцами. Чтобы защититься, Добантон полез под фургон, где я спрятался, страдая от боли в животе и холода. Но он не успевал, один из всадников был уже рядом. Добантон вовремя заметил его и убил, но не так повезло верному Мутону, который громко лаял, будучи привязанным к спине Добантона, и стеснявшим его движения. Между тем, мне стало немного лучше, и я попытался максимально удобно взять оружие, пользуясь только правой рукой, не имея ни сил, ни чьей-либо помощи.

Всадник кружил вокруг Добантона, но держался на расстоянии, опасаясь выстрела. Видя, что никто из нас не стреляет, он, несомненно, решив, что у нас закончился порох, двинулся на Добантона и нанёс удар саблей, который тот парировал дулом ружья. Нападавший тотчас прыгнул вправо, и удар, направленный в левое плечо Добантона, обрушился на голову Мутона. Бедный пёс взвыл так, что у меня замерло сердце. Несмотря на израненные и отмороженные лапы, он пытался прыгнуть со спины хозяина и напасть на врага, но ему мешали ремни. Оба упали – я подумал, что с ними покончено.

Я прополз немного вперёд и выстрелил, но порох не вспыхнул. Тогда русский со страшным криком бросился на меня, но я успел вкатиться под фургон и приветствовал его ударом штыка.

Видя, что меня нельзя добраться, русский вернулся к Добантону – он все ещё не мог встать из-за Мутона, непрерывно рвавшегося из ремней, воющего и лающего. Добантон лежал теперь под оглоблями повозки и враг не мог добраться до него. Человек, стоявший перед Добантоном, поигрывал саблей, готовый разрубить его пополам.

Добантон, полумёртвый от голода и холода, с похудевшим, бледным, почерневшим от дыма бивуачных костров лицом, по-прежнему казался полным энергии. Но выглядел он странно и, действительно, забавно с этой дьявольской собакой, непрерывно лаявшей и тянувшей его в разные стороны. Глаза Добантона сияли, рот исказился от ярости, что он сейчас во власти врага, который при других обстоятельствах, не осмелился бы даже подойти к нему. Я видел, как он зачерпнул горсть снега, поднёс ко рту, чтобы утолить жажду – и мгновенно выхватил оружие. Теперь и Добантон, в свою очередь, угрожал своему врагу.

По крикам и жестам человека, было ясно, что им никто не командует, и что он абсолютно пьян. Всадники с криками окружили тех, кто не смог вернуться к арьергарду, сбивали с ног в снег и топтали копытами лошадей, большинство из этих несчастных были безоружны, ранены, с отмороженными руками и ногами. Те же, кто были посильнее, а также уцелевшие гессенцы, пытались защищаться, но это длилось недолго – одних убили, других взяли в плен.

Кавалерист, напавший на моего товарища, поскакал налево. Добантон крикнул мне: «Не мешайте мне, я его прикончу!». И сразу же выстрелил. Ему повезло больше, чем мне. Пуля вошла в кирасира снизу справа и вышла с обратной стороны. Он страшно вскрикнул, дёрнулся всем телом, сабля выпала из его руки. Изо рта хлынула кровь, он упал головой на шею лошади, да так и остался в этом положении.

Едва успел Добантон избавиться от своего врага и заняться отвязыванием Мутона, чтобы захватить лошадь, как позади нас раздались крики: «Вперёд! В штыки!» Я вылез из фургона, посмотрел в сторону, откуда доносились крики, и увидел маршала Нея – во главе арьергарда, с ружьём в руках. Заметив его, русские разбежались кто куда. Те, кто бросился направо, наткнулись на огромный ров, наполненный льдом и снегом. Одни попытались преодолеть его верхом, другие растерялись и остановились. Арьергард захватил несколько лошадей, таким образом, превратив кавалеристов в пехотинцев. Впоследствии всех их оставили на дороге. Что поделаешь, мы не в состоянии были их содержать.