Мы приготовили немного риса, чтобы поесть прямо сейчас, а также поджарили немного конины про запас. Потом вышли, решив держаться вместе, но тут нахлынула огромная волна отставших, подхватила и понесла нас и, несмотря на все наши усилия, нас разлучили, и мы потеряли друг друга из вида.

Я оказался возле водяной мельницы. Там я увидел солдата, который, пытаясь перейти через замерзший мельничный водяной канал, провалился под лёд. Несмотря на то, что воды было только по пояс, он не мог выбраться. Несколько артиллерийских офицеров, нашли верёвки, бросили ему, но он совершенно обессилел и не мог за них ухватиться. Он был все ещё жив, хотя замёрз и не шевелился.

Я узнал, что мой полк (если так его ещё можно было назвать), ночевал в Жижморах, [84] в пяти лье отсюда. Я решил, во что бы то ни стало, добраться туда, хоть на четвереньках, но как мне было тяжело! Я спотыкался и падал на снег от невероятной усталости и был уверен, что никогда не смогу подняться. К счастью, с того момента, как я потерял Росси, холод значительно уменьшился. Приложив нечеловеческие усилия, я добрался до деревни, не очень быстро, но я сделал все, что может сделать человек ради спасения собственной жизни.

Первое, что я увидел – большой костёр справа, напротив сгоревшего дома. Я поплёлся туда – и сильно удивился, увидев своих товарищей. Я шагнул к ним и упал почти без сознания.

Меня узнал Гранжье и поспешил с моими друзьями на помощь. Меня уложили на соломе. Уже в четвёртый раз я встречаю Гранжье после ухода из Москвы. У Серрариса, ротного лейтенанта имелась водка – он дал мне глоток, потом меня кормили бульоном из конины. Очень вкусным, подсоленным настоящей солью, а не порохом, которым мы обычно солили пищу.

Боль в животе вернулась с новой силой. Я позвал Гранжье и сказал ему, что думаю, причина боли в отравлении. Он растопил немного снега в маленьком чайнике и заварил мне привезённого из Москвы чая. Выпив несколько чашек, я почувствовал себя лучше.

Пришёл бедный Росси, такой же разбитый и уставший, как и я. С ним был сержант Байи, которого он встретил после расставания со мной. Тот самый сержант Байи, с которым я менял банкноты в Вильно, и с которым пил кофе у еврея. Байи тоже мучили боли в животе. Он спросил меня, как я, а когда я рассказал ему, как мне стало плохо после того кофе, он пришёл к выводу, что нас хотели отравить, или, по крайней мере, нанести ущерб здоровью.

Я устроился как можно удобнее на соломе у огня, но мои ноги болели так сильно, что я простонал почти всю ночь. Сквозь сон я слышал: «Он не сможет завтра идти». Я тоже так думал, и решил, как и многие другие, сделать последние распоряжения. Я позвал Гранжье и сказал ему, что со мной все кончено. Я умолял его передать моей семье несколько небольших вещиц, если он будет иметь счастье снова увидеть Францию – часы, крест, украшенный золотом и серебром и небольшую китайскую фарфоровую вазу. Крест и ваза хранятся у меня и сейчас. Я также хотел избавиться от всех наличных денег, кроме нескольких золотых монет, спрятанных в овчине, обмотанной вокруг моей ноги, в надежде, что если попаду в плен, русские не будут рыться в моих лохмотьях.

Гранжье внимательно выслушал меня а потом спросил, в бреду ли я это говорю, или во сне. Я сказал, что меня немного лихорадит, но сейчас я мыслю совершенно ясно. Гранжье устроил мне жёсткий выговор, напомнив мне о моей храбрости, проявленной в более ужасных ситуациях, чем эта.

– Да, – согласился я, – но тогда я был сильнее.

Гранжье говорил, что во время перехода через Березину, я, как и очень многие был болен, но всё-таки прошёл целых восемьдесят лье. Что касается тех пятнадцати, что остались до Ковно, они преодолеют их за несколько дней. Друзья приложат все свои силы и помогут мне. А в течение завтрашнего дня решено пройти только четыре лье.

– А посему, – сказал он, – постарайтесь отдохнуть и уложите вещи обратно. Я возьму только ваш котелок и понесу его. Другой сказал: «А я вот это возьму (набор хирурга), он слишком тяжёл для вас».

Между тем, Росси, лежащий рядом, заметил:

– Дружище, вас не бросят одного завтра утром. У нас общая судьба, потому что мне так же плохо, как и вам. После этого дневного перехода и я дальше идти не могу. Но когда придёт арьергард, мы сумеем присоединиться к нему, потому что у нас есть несколько лишних часов на отдых. Если не хватит сил идти с арьергардом, свернём направо. До первой же деревни или первого дома, который нам попадётся, и отдадим себя защиту барона или помещика. Возможно, он сжалится над нами и приютит до той поры, когда нам станет лучше, и мы сможем дойти до Пруссии или Польши. Очень вероятно, что русские не пойдут дальше Ковно.

Я ответил, что сделаю все так, как он хочет. Серрарис, которого Гранжье поставил в известность о моих намерениях, пришёл утешить меня. Он сказал, что боль, от которой я страдаю – лишь следствие усталости от прошедшего дня. Он заставил меня лечь ближе к огню, а поскольку дров было много, мои друзья сделали костёр ещё большим. Этот костёр оказал на меня такое благоприятное воздействие, что боль постепенно оставила меня, и я спокойно проспал несколько часов. Бедняга Росси поступил так же.