Семь тетрадей. Избранное (сборник)
вернуться

Щербаков Борис
Шрифт:

Весна

Основная часть
II
Из солнца вылупился солнца смешной птенец.Ну, наконец!И молодым своим задоромЗаставил петь все в мире хором.Из неба вылупилось солнце.Счастливый глаз.В который разОно властительно и смелоВзялось решительно за дело:«А дай-ка, – думает оно, —Я этот мир ополосну.Таким чумазым все равноОн не рискнет идти в весну».И вот открыт весенний душ,И мир, немного погодя,Ложится в ванну теплых луж,Резвясь, как малое дитя.И вот он чистый, как трамвай,Влетает, грохотом горя,В такой земной весенний рай,Где радость плещет через край,Где все случается не зря,Как в сказке,В которой нет несчастных,В сказке,Где нет людей напрасных.В сказке,В которой все добрее,В сказке,Где люди не стареют,В сказке,Которой имя мы придумали —Любовь…Из неба вылупился солнца смешной птенец,Зиме конец.И я иду как на парад,Ему черезвычайно рад.А солнце целый день без лениПрохожих ловит на блеснуСвоих улыбок, настроений,На откровенную весну.А люди в принципе просты,Им дай немного теплоты —Они без чьей-либо указкиКлюют и ловятся как в сказке.Весна… весна!

Ода себе

Земля полна лишь мудростью гигантов,Таких, как я, отмеченных судьбой.Плеядами немеркнущих талантов,Несущих крест незримый над собой.Мой стих глубок и так проникновенен,В нем только суть земного бытия,Не будь я выше, буду откровенен,Заплакал бы над строчками и я.Вопрос не только в силе интеллекта:Мне равных нет, замолкни, Цицерон,В искусстве слова – я достойный лектор,Великолепен я со всех сторон.И если ослепительная внешностьИным не служит признаком ума,То я скажу, и это не поспешность,Я как царица Савская сама!Мне покорилась кисть, как виртуозу,Непревзойден я в области пера,Мои поклонницы бросали б слезно розыК ногам, когда б я пел в Гран-Опера.В мой смертный час Вселенная сомкнетсяВ глубоком трауре, и будет мир скорбить.Ну как, пока такое сердце бьется,Ну как меня, друзья, не полюбить?

Есенину

Физиономия, как у детки,Глуповата чуть-чуть и робка,И взирает на нас с этикетки,Что со спичечного коробка.Мне б без всякой фальшивой дрожи,Тихо эдак, спросить, не кричать:Что, за этим ты жил, Сережа,Чтобы спички тобой венчать?Чтоб брелки, от печати плоски,Продавали, как лик святой,Чтобы в каждом табачном киоске,Бесшабашный и молодой,Ты взамен запрещенной рекламыУкрашал своей трубкой брошь,По которой страдают дамы,Унимая блаженную дрожь?Чтобы голосом раскаленнымИ набухшим чуть-чуть в винеКто ни попадя пел о кленахИ о матери в шушуне?И вдруг на тебе: с этикеткиТы кокетливо клонишь глаз,Мол, желаете ль сигаретки?Я специально припас для Вас…Ты прости, эти брошки, песни…Я не дал бы за них и гроша,Это очень нечестно, еслиПродается твоя душа.Эх, махнуть бы с плеча по рожеТем, кто выдумал эту брошь!И я знаю, что ты, Сережа,И простишь меня, и поймешь.

«А я не вспоминаю этот май…»

А я не вспоминаю этот май,Его последних слез, последних встреч его.И ты его, мой друг, не вспоминай,Пусть и тебе в нем вспомнить будет нечего…Пустая и нечестная играОкончилась, как майская симфония.Мы разошлись из зала кто куда,Но долго, долго жил на этом фоне я.И, жадно вспоминая каждый звук,Не мог спастись я от виденья странного:Твое лицо в изломе тонких рук,Как будто в рамке, возникало заново.А музыка, она звучит во мне,Другая, непохожая на прежнюю.Да, пусть горит тот самый май в огне,Со всей его возвышенностью вешнею.А я не вспоминаю этот май,Его последних слез, последних встреч его,А ты, мой друг, как хочешь, понимай,Пусть и тебе в нем будет вспомнить нечего.

Крокодильи слезы

Прошел и праздник, радость утекла.Держась за раму (и не без опаски!),Уборщица смывает со стеклаВеселые и праздничные краски.Какой-нибудь зеленый крокодилИ Дядя Степа в вытертой фуражке.Конечно, Карлсон толст и очень мил,Под стать родному чуду – Чебурашке.А тряпка мокрая летит вперед-назад,Ворчит уборщица, купая тряпку в тазе…Ну что за люди, прям, как детский сад,Намазали, навешали, а грязи!..Ругая всех, кто дюже наследил,(Намазали, пускай и смыли б сами),Она не видела, что страшный крокодилЗаплакал настоящими слезами.Пускай его в одно мгновенье смыли,И что с того, что он ненастоящий,Вы знаете, что в жизни крокодильейВчерашний день, вчерашний праздник значит?Вот и она, наверное, не знала,Когда сурово, без особой ласки,Она, кряхтя, ругалась и смывалаСо стекол эти праздничные краски.А я б оставил, пусть бы он пожил,Глядел на нас печальными глазами.Ведь просто жуть – ненастоящий крокодил,А плачет настоящими слезами.

Окраина Москвы

Где я живу – окраина Москвы,Но только здесь на «ты» бывают с миром,Когда по веткам радостным пунктиромСтруится зелень будущей листвы.Когда плывут надменно и высокоПушистые, как лето, облака.Пока трава не вылезла. ПокаБерезы плачут капельками сока.Здесь людям восхищаться сужденоВеликим обновлением природы.И я из той счастливейшей породы,Которые с природой заодно.Я так решил. Не знаю я, как вы,А я люблю, когда капель за ворот,Я рад, что здесь деревня, а не город,Я рад, что здесь – окраина Москвы.

Английскому клубу

…и снова жил фанфарами премьер

Когда б я не был слишком глуп,Как большинство из нас. Во-первых,Я б не пошел в английский клуб,Чтоб уберечь от срыва нервы.Я б эту чушь не городил —Порыв, который столь бесплоден!Я б этой дружбы не водилИ был бы более свободен.И, во-вторых, я – Боже мой! —Мог сэкономить силы, еслиЯ возвращался бы домойИ отдыхал в уютном кресле.Не повторял, рыча как лев,Осточертевшие репризыИ не сносил бы божий гневИ режиссерские капризы.И, взяв покой за номинал,В премьерный день не суетился,И, хохоча, не вспоминал,Как кто-то что-то ляпнул, сбился…Но я, представьте, слишком глуп,Здоровью я не знаю цену,И я пошел в английский клуб,И я ступил на эту сцену.Да, я не знаю, что покойОпределяет чувство меры.Я сумасшедший, я такой,Я снова жду огни премьеры.Приду вечор, когда пораДомой усталому вернуться,Прожду часочка полтора,Глядишь – актеры соберутся.Но что спасало нас тогдаОт перекала и от стрессов?Но вот, сияя как звезда,Приходит радостный Нерсесов!За ним, для паперти рожден,Сам Мясоедов к нам. Еще бы!Значком цековским награжденОн за отличную учебу!На час покинув дом-музей,Великий Циликов – о Боже! —Спешит в компанию друзей.Исаков будет, но попозже.Что там в дверях за дивный свет?Не солнце, не заря пожаров,Но то с порога шлет привет,Торгуя чем-нибудь… Можаров!И, наконец, она… ВсегдаМы так и ждем ее советов.Наташа. Торопова. Да —Хозяйка наших менуэтов.И вот он, клуб. Так юн и свеж.Но где же милая Людмила?Пускай Ивановна… Но где жОна, что нас объединила?Она, которой ЩербаковУже писал однажды оду,Она, любимица богов.Мы ждем явления народу.Она, храня душевный такт,Давно пришла, но «бэз» явленья.Как разумеющийся факт,Как наше чудное виденье.Такой святой энтузиазм,Как у строителей Турксиба!Как ей понятен наш маразм!Ужель не скажем ей «спасибо!»?Ужели сможем позабыть,Какого б звания и чинаНам не пришлось себе добыть,Ее – причин первопричину?И коль мы вместе с давних пор(Пускай у всех свои сужденья),Ужель не сможет дружный хорЕе поздравить с днем рожденья!Конечно, сможет. Это ж клуб!Такую мы избрали долю.Когда б я не был слишком глуп,Я б нынче не дал сердцу волю.

Диалог с топором

(юмореска)

Вино и флаги – все, как встарь,Гуляют все – банкет оплачен.Подавлен бунт, а сам главарьБыл окружен, разбит и схвачен.Он знал, конечно, что теперьЕго последняя премьера.Но ждет идея, – верь не верь, —Последствий мрачного примера.Правитель, замыкая круг,Зловеще горбил эполеты.Сложив на древко кисти рук,Палач насвистывал куплеты.Какой прекрасный диалог!Палач, смыкая брови-дуги,Его умело приволокНа эшафот, скрипя с натуги.Он бить мечтал не просто так,А между третьим и четвертым,Где кровью пучится желвак,Ярмом веревочным натертый.Смельчак был смел. Но в этот часОн зубы сжал, чтоб страх унялся,И что он мог сказать сейчас,Когда топор уже поднялся?Он верил Богу и отцам,Не зная, что когда нужнее,Что гнев, разлитый по сердцам,Уже не гнев, а пострашнее…Но был он с этим не знаком,И – кровь на белую рубаху —И, хрустнув шейным позвонком,Упал, как окорок, на плаху.И вот когда, от крови ржав,Топор закончил скорбный номер,Суставы мягкие разжав,Он душу выпустил и помер.Дрожала сеть кровавых жил,И горла вытянулся провод.Всю убедительность вложилОн в этот самый веский довод.А всю любовь, какую смог,Оставил нам в последнем слоге,Чтоб этот вечный диалогНе доходил до аналогий.