Нежность!

Эта бесконечная нежность распростертого женского тела, вздымающихся сосков, воспаленно сухих губ, стонов криков, метаний головы по кровати, конвульсивно безотчетных движений тела, будто это совсем и не тело, а лишенный костей упругий механизм, конвульсивно сокращающийся исходящий волнами, дрожью и чем-то еще необъяснимо быстрым и желанным.

Что же это со мной делается!!!

Что же со мной! Как счастливы мы порой, только думать об ЭТОМ! И когда ты уже вдруг обладаешь ей, ты до конца не веришь в то, что ЭТО произошло именно с тобой и это ты, а никто другой проникает во все ее уголки во все ее такие места, о которые не то, что прежде коснуться, подумать было страшно. Она вся твоя до единой клеточки и нет больше тайн, все оказалось, как ты грезил в снах и даже лучше насыщенней полнее».

Наконец легкие судороги сковали мое тело. Я замер на секунду как от радикулитной боли в неестественно распрямленном состоянии и непроизвольное горячее освободило мое тело.

Мы лежали как оглушенные. Мы просто лежали. Мы лежали и думали, что находимся в царстве небесном. Эта вселенная органзы, тончайшей тюли, кружев и прозрачного шелка это конечно вход в рай. И я в него зашел. И мы вместе в него зашли, очутились в другом мире. Небесный свет излился сверху. Все так чудесно и необыкновенно в нем, этом нашем раю наслаждений и удовольствий. Надо просто лежать и не уходить. Лежать и не уходить.

– Моя Мария Александровна! Моя!

Она смотрела в потолок, с просветленным лицом и молчала, потом задумчиво сказала:

– А чья ж еще. Уж теперь то точно.

– Маша. Милая Маша!

– Да! Я здесь.

– Вы далеко?

– Не очень.

– Мне уходить?

– А ты как думаешь!?

– Мы уже на ТЫ?

– А что сейчас было? Этого недостаточно?

– Это случилось чудо!

– Чудо?

– Было чудо чудесное, и ангелы слетели с небес.

– Еще что?

– Рай на земле он был здесь и сегодня.

Она прижалась к моей щеке.

– Мне тоже было очень хорошо! Очень!!!. Очень!!! И это правда! Я клянусь всем святым! Меня тоже посетили ангелы, ты очень правильно сказал. Я даже слышала звон в ушах или колокольный звон как звонят на Пасху или когда тройка мчится понукаемая лихачом.

Мы помолчали. Говорить ни о чем не хотелось. Зачем слова пустая оболочка. Мы просто были счастливы.

– Пора! – Она виновато улыбнулась.– Подожди меня у ограды.

– Еще погуляем?

– Чуть-чуть провожу тебя. Ты не против?

Я, сделав скучающий вид, незамеченный покинул номер.

На улице посвежело. Легли длинные вечерние тени. С внешней стороны ограды прошуршала пролетка на резиновом ходу. В тени верха не видно было пассажиров, только слышался сдавленный женский смех. Желтая каменная арка была почти метровой толщины и украшена белой лепниной и названием с вензелями «Пансионат М. И. Пильц.».

Ждать долго не пришлось. Маша пришла торопливой походкой. На ней был легкий свитер, и черный плащ с объемным капюшоном. Мы сбавили ход, и пошли у самого леса без дороги, так как по ней еще проходили редкие парочки и небольшие кампании. Капюшон скрывал ее лицо. Лес по берегам был неплотный и преимущественно состоял из сосны, но попадались и береза, ольха, осина. У самого уреза воды царствовала ива. По дороге я насобирал большой кулек сосновых шишек для самовара. Маша старательно помогала мне.

Мы вышли к пристани Миллера – деревянному огороженному молу, который покоился на отсыпке из крупных камней. Он далеко уходил в море, превращаясь в неширокую ленту. Гнутые гусаки фонарей и пара складских строений, оживляли его монотонность. Рельсы узкоколейки, проложенные по нему, сливались в нитку и уходили, в мутное небо. «Может это и есть наша дорога в Рай?» – подумал я тогда.– «Или мы оттуда пришли».

– Дальше пойдешь один.– Сказала Маша.– Только давай посидим немножко.

Мы присели на поваленный ствол с отгнившими сучьями.

– Ветра нет, – сказал я, – и нет соленого запаха. От сосен пахнет разогретой за день смолой.

– А мне хвоей и елкой.

– Песок. Море. Сосны. Милая нежная барышня, которая отдала все, что у нее было.

– Ну, дорогой, зачем об этом вновь. Отвлекись. – Она сжала мои пальцы.– А если не смотреть на все. Если закрыть глаза, то можно представить Новый год.

– Новый год летом?

– Почему зимой, мокрые варежки, снежки, елка. Это было счастье ни с чем несравнимое, как сегодня. На новогодние праздники мы всегда делали игрушки с мамой. Золоченой и серебристой фольгой покрывали грецкие орехи и вырезанные из картона фигурки зверей, а лучше всего получались небольшие четырех, пятиконечные звезды. Они горели от пламени свечей, поворачивались, пускали маленькие зайчики.

– Детское счастье не повторяется.

– Я тоже так думала, – сказала она и положила мне голову на колени. Я ее гладил, и мы молчали.

Мы расстались, договорившись, что она завтра заглянет ко мне после грязевых процедур.

Я возвращался окрыленный и немного уставший. Жизнь повернулась ко мне лицом и Маша, которая все корила себя, за сыпавшиеся на нее несчастья, сегодня наверно забыла о своих пророчествах и пребывала в таком же приподнятом настроении.