– Если честно, я имел в виду совсем другое: «пусть мертвые хоронят своих мертвецов» и так далее. Но твой случай кажется мне не менее интересным. Более того, мне кажется, наша встреча – это не просто так, и ты – мой посланец судьбы. Надеюсь, я смогу отплатить тебе чем-нибудь полезным.

– Так что же мне делать? – спросил я, пропустив мимо ушей эту лирику.

– Не пытаться питать иллюзию понимания. Обычно люди думают, что они что-то понимают и имеют твердую почву под ногами. Им так проще обитать в неизвестности. Однако, подобно тому, как эта твердость превращается в огромные пространства пустоты с крайне редкими вкраплениями того, что мы вообще не можем понять и обзываем квантами или частицами, понимание оказывается такой же иллюзией. Мы ничерта не понимаем и не можем понять, а большинство из нас не желает понять даже это.

– Ты, наверно, думаешь, что я сумасшедший? – решил вдруг я.

– Мне на это плевать. А ты, кстати, знаешь, чем сумасшествие отличается от особенности?

– Нет.

– Если ты любишь спать на потолке – это особенность. А если при этом тебя терзают всякие муки, или ты достаешь окружающих, то это уже сумасшествие.

– Хочешь сказать, что все дело в отношении?

– А в чем еще? Ярким подтверждением этому служит признание патологией нежелание бредить и галлюцинировать определенным образом.

– Ты о чем?

– О флаге, например. О гимне. И прочих подобных вещах, в которых мы просто обязаны видеть то, чего там нет. Ради спасения флага вообще полагается рисковать жизнью, то есть ставить какую-то тряпку выше себя. А так называемые святыни – это вообще пиздец. Но попробуй об этом откровенно признаться там, где на это положено благоговеть… И раз уж мы с тобой тут разоткровенничались, я тоже признаюсь в том, что есть нечто, что я могу сказать далеко не каждому. Дело в том, что я – господь.

– В смысле? – отреагировал я.

– В самом, что ни на есть прямом.

Не знаю, как он обо мне, а я о нем точно подумал, что он псих.

– То есть, хочешь сказать, что это ты сотворил небо, землю и все остальное?

– Я что, идиот?

– Но разве это не дела господа? – настаивал я.

– Я ничего такого не делал.

– Но подожди… – попытался возразить я, но он меня перебил:

– И вообще, я не один из тех сверхпортье с больным самолюбием, какими рисуют своих богов практически все религии.

С таким образом бога я еще не сталкивался, о чем и сообщил своему собеседнику.

– А ты сам посмотри: что бы кому-нибудь ни понадобилось, все тут же сообщают об этом богу, как будто он по первому же требованию должен бросать все свои дела и завозить в магазин нужные товары, лечить от простуды, ублажать экзаменаторов, сводничать и так до бесконечности. А в качестве оплаты его услуг или чаевых можно поползать перед ним на коленях и наговорить всякой льстивой ерунды. Вот только если он действительно настолько всемогущ, как о нем говорят, нахрена ему постоянные восхваления каких-то двуногих мандавошек с одной из задрипанных планеток? Да и какая ему разница, как мы трахаемся, что едим, в чем ходим?..

– Говорят, это нужно не ему, а нам.

– Хорошо. Пусть так. Пусть это нужно нам. Пусть нам же нужно, чтобы он вел себя, как балаганный завлекатель зевак. Но зачем ему потакать нам в наших самых низменных проявлениях себя, которые, если верить в то, что мы – образ и подобие, являются отражением его низменных страстей. Не мелковато ли это для создателя вселенной?

– Все дело в том, что бог – это три разных явления: один бог – это гипотетический создатель вселенной; другой – эгрегор; а третий – порождение коллективной человеческой глупости.

– Еще одна концепция. Знаешь, еще до того, как я понял, кто я, я нашел только одно оправдание бога: вселенная – это что-то вроде романа. Никто же не обвиняет того же Дюма в том, что он перерезал кучу гвардейцев кардинала. Главное, чтобы было интересно. А потом я понял, что это тоже всего лишь концепция, и что любой господь – это самодостаточное существо, которому не нужны ни верующие, ни поклонники. Разве что немногие избранные.

– То есть ты не единственный господь? – поймал я его на слове.

– И да, и нет. Господь един, но я не единственная моя форма.

– То есть ты – часть господа.

– Что за теологическая расчлененка? – поморщился он. – Я господь единый и неделимый. И я далеко не ограничиваюсь видимой тобой формой. Мне трудно это объяснять. Это как объяснить слепому, что такое зеленый цвет.

– И все же, почему ты так уверен в том, что ты господь?

– А почему ты уверен в том, что ты покойник?

– Ну, это другое дело.

– Отнюдь. И тут мы с тобой выступаем в роли мышей Эйнштейна.