Шрифт:
Коробка желтая сияла в лучах, купалась в трепете радуг...
И кто-то в толпе сказал: «Ах!»
А кто-то закричал: «Непорядок! Мы будем жаловаться и письма писать! Посмотрите, какой нахал!»
И кто-то помянул чью-то мать –
И автобус с неба упал.
Серебряные крылья в корпус ушли и он затих, покачиваясь, у причала. Были желтые бока его в поднебесной пыли. Толпа настороженно молчала.
«Компостируйте талоны», – водитель сказал. Вроде не видно, что пьян. Притихнув, народ в салоне стоял, переживая чудо...
Или обман?
«Прибыли. Конечная», – пробурчал микрофон. Полезли, толкая в бока.
Я, улыбаясь, покинул салон, а водитель смотрел в облака.
Эдгар вышел на конечной остановке, улыбнулся водителю, переставшему смотреть в облака, и пустился в путь вдоль длинного забора автотранспортного предприятия. За забором проводил субботнее время Дракон.
Вахтер, читавший книгу за окошком проходной, дружелюбно поздоровался с Эдгаром и беспрепятственно пропустил на вверенную его охране территорию. Вахтер был гражданином пенсионного возраста по имени Василий Иванович, большим любителем фантастической литературы, которой его бесперебойно снабжал Эдгар, и ярым сторонником гипотезы о существовании параллельных миров, сдвинутых во времени относительно друг друга. Василий Иванович не видел ничего предосудительного в субботних визитах Эдгара на территорию предприятия грузового автотранспорта, поскольку Эдгар ни разу не попытался посягнуть на оборудование, горюче-смазочные материалы или означенный автотранспорт. Эдгар просто устраивался на подножке кабины транспортного средства под номером «9054 КДТ», говорил сам с собой, а иногда записывал что-то в блокнот. Кроме того, как уже отмечалось, Эдгар снабжал Василия Ивановича увлекательнейшими научно – и ненаучно-фантастическими книжками. Василий Иванович бредил океаном Соляриса, завидовал приключениям Быкова и Юрковского, зачитывался «Марсианскими хрониками», мечтал об обмене разумов, на машинах времени разнообразнейших конструкций путешествовал в прошедшие и будущие исторические эпохи и готов был в любой момент променять уютное и нехлопотное место вахтера на службу в заповеднике гоблинов.
Двор автотранспортного предприятия был, пожалуй, больше футбольного поля. По периметру его охватывали приземистые гаражи с широкими желтыми воротами и ремонтные мастерские. Отовсюду лезли в глаза гигантские надписи «Не курить!» и изображения дымящихся папирос, крест-накрест перечеркнутые жирными белыми линиями. На асфальте возле гаражей рядами стояли грузовики и самосвалы. По их фарам трудно было понять, о чем они думают, потому что в фарах отражалось развеселое легкомысленное солнце. Возможно, они ни о чем и не думали, а просто спали.
Возле Дракона Эдгар остановился и хлопнул ладонью по тугой шине.
– Привет!
– Добрый день, – незамедлительно отозвался Дракон. – Наконец-то. Прочитал мои э-э... мемуары?
– Не до конца, – честно признался Эдгар и сел на широкую подножку кабины.
– Ну и как?
С Драконом можно было говорить откровенно. Дракон не обижался, не разглагольствовал об уязвленном самолюбии, был не тщеславен (в известной степени) и ценил искренность. Этим он выгодно отличался от некоторых деятелей с гипертрофированным самомнением.
– Вообще-то не очень. Слабовато. Слог не ахти какой, так, нечто бледное. Хотя, в общем, мне понравилось. Но главное – цель непонятна. Зачем написано?
Дракон молчал. Это не значило, что он обиделся. Это значило, что он размышляет над словами Эдгара. В радиаторе у него что-то побулькивало.
– Терзают муки слова, – промолвил Дракон со вздохом. – Невозможность выразить. Неадекватность...
Дракон любил строить свою речь подобным образом, даже порой излишне щеголять всякими многозначительными солидными словами. О континууме он тоже любил порассуждать и вообще говорил довольно много, что, вероятно, проистекало из недостатка общения.
– Никак не могу снять противоречие между тем, что чувствуешь, что хочешь выразить, – продолжал Дракон, – и тем, как это выглядит потом на бумаге. Скажем так: богатство внутреннего мира и убожество внешнего выражения. Муки слова. Муки при попытке выразить чувство символами. Я знаю, что в этом далеко не оригинален, но факт остается фактом. Приходится признать. Идеал так же далек, как собственный затылок.
(Дракон был сторонником теории замкнутой Вселенной, в которой дальше всего от наблюдателя, естественно, отстоит собственный затылок).
– Это не самое страшное. – Эдгар вздохнул. – Это не самое страшное... К адекватности можно приближаться, совершенствуя мастерство, постоянно упражняясь, это поправимо. Другое хуже. Гораздо хуже. Когда хочешь что-то сказать, а сказать-то и нечего, выразить нечего. А самое страшное – когда д у м а е ш ь, ч т о е с т ь, ч т о с к а з а т ь, а сказать нечего. Вот тут уж ничего не поможет, дружище Дракон. Можно писать по десять часов в день, можно превзойти всех в художественных красотах, но когда нечего сказать другим...
Они помолчали. У Эдгара опять несколько испортилось настроение. Он задумчиво глядел под ноги, на асфальт, а Дракон деликатно выжидал, когда Эдгар заговорит.
Все сказали поэты еще до меня. Все чувства воспеты еще до меня. Повторяться обидно и ясно одно: очевидно, молчать суждено...
– Ладно! – Эдгар махнул рукой. – Это Двойник пытается мне субботу испортить. – Давай о другом поговорим.
И они поговорили о другом. Дракон делился своими творческими планами, сетовал на нехватку времени и заказал Эдгару ряд монографий по истории Ренессанса, «Песнь о Нибелунгах» и «Испанскую поэзию в русских переводах», а Эдгар рассказал Дракону о своем пребывании в Городе Флюгеров и неудавшейся попытке общения с Марсианским Сфинксом.