Шрифт:
Винька шепотом сказал в стакан:
– Я никому… никогда…
– Вот и хорошо… Вообще-то мне уже пенсия положена, я свое отслужил. Но вот без этой работы было бы мне трудно, привык я к книгам. И к вам, обожателям Дюма и Жюля Верна…
Винька решился на вопрос:
– А раньше вы моряком были, да?
– Что ты! Какой моряк мог получиться из юноши с дефектом плечевого сустава! Ты же видишь… Даже в армию не взяли, когда хотел добровольцем на Первую мировую, бить Вильгельма… А в Красную Армию взяли. И надо сказать, флотскую форму я все-таки надел, да. Здесь, когда наступал Колчак, создали речную флотилию и я попал на буксир “Витязь”, переделанный под канонерку. Радиотелеграфистом. Я в этом деле тогда уже понимал…
Ну, канонерку нашу пустили на дно в первом же бою. Конечно, все на ней были красные герои, но Колчак-то – он адмирал, профессионал. И офицеры его… Как уцелел, сам не знаю…
– Но наши же все равно потом победили!
– Безусловно. А я стал работать на береговых пунктах связи и в портовых конторах. Всю жизнь провел у телеграфных аппаратов и радиостанций. Поскольку учреждения эти были под началом у морского и речного ведомств, форму давали с якорями. И китель свой я донашиваю законно, хотя на экваторе и в Сингапуре не бывал.
– Все равно у вас интересная была профессия. И важная, – вежливо сказал Винька.
– Несомненно. Я и сейчас еще балуюсь этим делом. Как любитель… А чем еще дома заниматься? Дети разъехались, жены давно нет. Такие вот дела…
Наступило молчание. Грустноватое. И чтобы разбить его, Винька спросил, хотя ответ знал заранее:
– А вот этот колокол, он, значит, тоже не с корабля?
– Это один из самых маленьких колоколов Спасской церкви. Той, где мы сейчас сидим. Когда церковь закрывали, большие колокола увезли на переплавку, а этот чудом сохранился. Я отыскал его однажды в подвале.
– Петр Петрович… А как это люди столько веков верили, что Бог есть, а потом сразу поняли, что нету? Потому что революция, да?
– Выходит, потому… Когда революция, многие сразу видят, что нет на свете Бога…
– Умнеют, да?
– Выходит, так. Поумнеешь тут…
– Петр Петрович, вы говорили, что Рудольф Яковлевич ваш бывший друг. А потом… вы поссорились?
– Очень давно. Даже не поссорились, а… так…
– Наверно… потому что он к белым ушел?– высказал Винька тайную догадку.
– Да никуда он не ушел, выступал со своими фокусами в цирках и ресторанах. И перед теми, и перед другими, всех цветов… Тогда это было обычное дело. Считалось, что власть – одно, а искусство – другое… А разошлись мы с ним гораздо раньше. Было нам тогда по тринадцать лет… Ты знаешь красный дом на берегу, там сейчас училище ФЗО?
– Конечно!
– Раньше в нем была мужская гимназия. Я уже говорил, что мы с Рудольфом учились там в одном классе…
2
– Папаша Рудольфа – Яков Циммеркнабе – был владелец часовой мастерской, – рассказывал Петр Петрович. – Мастерская захудалая, жили они бедно. А наше семейство тоже было небогатое. Отец служил в пароходстве на чиновничьей должности, каким-то там помощником, ранг невысокий. Один кормил всю семью. Голодом не сидели, денег хватало и на квартиру, и на еду и на мелкие радости, вроде пластинок для граммофона. И чтобы выписать журналы “Нива” и “Вокруг света”. Но и только. Даже дачу снять на лето не могли, хотя для чиновничьей семьи дело это было обыкновенное…
Сошлись мы с Рудольфом еще во втором классе – на общих интересах. Оба читатели были такие, что от книги за уши не оттащишь. Майн-Рид, Жаколио, Стивенсон… А еще —техника! Тогда аэропланы, мотоциклы, телефоны, кинематограф – все это было в новинку. Особенно здесь, в провинции. Мы про эти чудеса знали в основном понаслышке и отчаянно желали поскорее к ним приобщиться. Возились с батарейками, лампочками, звонками, магнитами. Еще до первого полета братьев Райт сконструировали модель летательного аппарата, тяжелую, как тачка, пустили с обрыва. И оба не сдержали слез, когда наше творение бесславно рассыпалось на куски…
В общем, сдружились так, что жить не могли друг без друга. Тем более, что других приятелей ни у него, ни у меня не было. Я – маленький, кособокий, он – тощий, длинношеий, тоже, как говорится, малопривлекательный. И возникло у нас этакое родство душ… В третьем классе мы даже клятву дали на берегу. Как Герцен и Огарев на Воробьевых горах. Не читал еще “Былое и думы”? Ну, понятно, это у тебя впереди…
А в четвертом классе у нескольких ребят возник к Рудольфу интерес. Дело в том, что Рудольф уже тогда увлекался фокусами и поднаторел в этом деле изрядно. Я им восхищался от души, он и правда талант… Ну вот, показал он кое-что на переменах раз, другой и вызвал симпатию некоего Вениамина Крутова. Отец этого Венички, Федор Иннокентьевич Крутов, человек был состоятельный, акционер пароходной компании. Ну, у Вени, конечно, и круг друзей соответствующий. Они даже формой своей гимназической от нас, разночинцев, отличались. Все в мундирах, сшитых по заказу, отглаженных, с тугими талиями, как гвардейцы. А мы в своих коломянковых блузах и поясах с бляхами – словно деревенские рекруты…
И вот стала эта Крутовская компания приваживать Рудольфа к себе. А поскольку я его друг, то и меня. По правде говоря, и Рудольфу, и мне это было лестно. И любопытно. Бывали мы в Крутовском доме, катались в его экипаже, угощали нас обедами и чаями. Сестры у Вени – такие милые, вежливые, в платьицах с кружевами… Потом рождественская елка, подарки…
Но я-то скоро почуял, что сбоку припёка. Рудольф – тот свою причастность к компании честно отрабатывал. Такие представления устраивал, что даже взрослые открывали рты и аплодировали как столичному гастролеру. Даже сам папаша Крутов… А я – что? Мои нехитрые самоделки кому нужны?… Еще я стихи писал, но стеснялся этого так, что скорее бы на плаху пошел, чем прочитал публично…