Шрифт:
Нет, меня не отшивали явно, все было корректно, прилично. Воспитанные мальчики. Но… то забудут пригласить куда-нибудь, когда зовут Рудольфа. То соберутся в кружок, ведут свой разговор, а я в сторонке. Подойду, а они умолкают…
А я надо сказать, был маленький, щуплый, но жутко самолюбивый… Вот ты рассказывал сейчас про Ферапонта, а я вспоминал себя…
Но все-таки я переживал не столько за себя, сколько за Рудольфа. Я видел то, чего не видел он (или старался не видеть). Понимаешь, они держали его при себе для забавы. Были с ним предельно милы, подчеркнуто вежливы, но внутри, по-моему, прятали пренебрежение. И между мной и Рудольфом появилась трещинка. Однажды я сказал ему:
“Они с тобой поиграют, а потом прогонят, как надоевшую собачонку”.
Рудольф искренне возмутился:
“Да ты что! Они настоящие друзья! И мои, и твои! Веня сказал, что пригласит нас в летние каникулы на дачу! Со всей компанией. Хоть на целое лето!”
И представь себе, пригласил…
– И вы поехали?
– Да, поехал… Понимал, что нечего соваться с суконным рылом в калашный ряд, но победило любопытство. А главное – не хотел я оставлять Рудольфа. По правде говоря, просто боялся: потеряю друга окончательно…
Посадили нас на пароход и повезли до деревни Верхний Бор, там небольшая пристань. А от пристани до дачного поселка еще верст двадцать. Доехали на лошадях…
– Верста – это километр?
– Да. Подлиннее на самую малость… Интересно все было, ново. Казалось сперва, все будет чудесно. Экзамены за четвертый класс сданы, лето впереди – бесконечное… Но очень скоро появилась во мне этакая съеженность. Почти как у оборванного уличного мальчишки в королевских покоях. Помнишь “Принца и нищего”? Ну вот… Вся эта Крутовская команда – в соломенных шляпах, в летних костюмчиках с матросскими воротниками, а мы с Рудольфом в своих старых гимназических штанах и блузах-косоворотках, ничего специального для летнего сезона у нас не нашлось… Однако все время ежиться не будешь, тем более, что всяких радостей и удовольствий хватало.
Купанья, лодки, походы по лесу, игра в крокет, вечерний чай на веранде. Мотыльки у керосиновых ламп. Сирень… она в том году поздно цвела… Короче говоря, первая неделя прошла почти безоблачно.
А потом… Потом-то все равно должно было что-то случиться. И случилось.
Сестры Крутовы затеяли домашние концерты. С пением под пианино и гитару, со стихами, танцами… Я-то, конечно, отсиживался в уголке, а Рудольф развернулся во всю силу своих дарований. Так увлекся ролью фокусника и мага, что целыми днями не снимал тюрбан, сделанный из купального полотенца. И не только уже на концертах, а при любом случае свои таланты показывал… Понимаешь, все хорошо в меру, а он, можно сказать, увяз в своей роли по уши. То и дело трюки: с шарами от крокета, с картами, с карманными часами, с чайными ложками. И при этом всякие ужимки. В ответ, конечно, аплодисменты и смех. Вскоре уже так повелось: где Рудик, там цирк и веселье. Мне это веселье казалось обидным.
Я несколько раз говорил Рудольфу:
“Чего ты паясничаешь!”
А он:
“Я оттачиваю мастерство”.
“Они же не над мастерством смеются, а над тобой. Ты не фокусник уже стал, а клоун…”
“Да ну тебя! Ты просто злишься, что на тебя Лидочка не глядит”.
Лидочка была на год старше своего брата Вениамина. Очень милая такая девочка, изящная. Пела чудесно. Конечно, она мне нравилась. Но я чувствовал себя чуть ли не уродом и, разумеется, не помышлял о взаимной симпатии, понимал, кто есть кто. Поэтому в ответ лишь обругал Рудольфа. Довольно грубо. Впервые в жизни. А он не разозлился. Будто даже не заметил…
А Лидочка через день вдруг подошла ко мне:
“Петя, правду ли говорят, что вы пишете стихи?”
“Кто говорит?” – вспыхнул я. И захотелось огреть Рудольфа по башке. Скотина длинноязыкая!
“Ах, это совершенно не важно. Талант все равно нельзя удержать в секрете… Скажите, вы не могли бы сочинить два-три куплета для своего друга? Нужен мадригал…”
Я заморгал:
“Что нужно?”
“Хвалебное стихотворение. Мы на сегодняшнем концерте собираемся возвеличить Рудика за его замечательные способности.
Я набычился и пробормотал:
“Не… я такие не пишу…”
“А какие же вы пишете? Наверно, про любовь?”
“Нет…”
Я писал про рыцарей и морские приключения. Но сказать про это постыдился и буркнул:
“Про электричество…”
“Ах как интересно! А мадригал, значит, не ваш жанр? Извините…” – И упорхнула.
Стихи о Рудольфе сочинил кто-то другой. Я их помню по сей день.
Вечером на широком крыльце, которое служило сценой, устроили “коронацию”. Рудольфа усадили на покрытый чем-то золотистым стул, и приятель Веньки Крутова, Игорь Субботин, постоянный тогдашний декламатор, возгласил:
Знаменитый наш комнатный мальчик То и дело творит чудеса! Лишь поднимет магический пальчик — Сразу дыбом встают волоса! Он с утра до вечернего чая Потешать нас все время готов. И за это его мы венчаем Сей роскошной короной шутов!И тут Лидочка и ее сестра Аня надели на Рудольфа картонную корону с бубенчиками…
Я думал, Рудька вскочит, растопчет ее. А он… сидел и улыбался.
Неужели он и в ту минуту ничего не понял? Ведь смеялись почти неприкрыто.