Признаюсь, что диагноз «белая горячка», поставленный при поступлении, меня как врача несколько смущает. Ведь уже на следующий день Сергей Александрович пишет письмо своему другу П. И. Чагину: «Дорогой Петр! Пишу тебе из больницы. Опять лег. Зачем – не знаю, но, вероятно, и никто не знает. Видишь ли, нужно лечить нервы, а здесь фельдфебель на фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего, без лекарств. Все это нужно мне, может быть, только для того, чтобы избавиться кой-от-каких скандалов…» [6] Подобное письмо, абсолютно логически связное, не может быть написано не только в состоянии «белой горячки», но и даже вскоре после выхода из нее.

К тому же существуют и другие обстоятельства, которые следовало бы принять во внимание.

Сохранился поразительно интересный рассказ А. Кондратовича – заместителя И. Т. Твардовского по «Новому миру». А. Кондратович 1 декабря 1967 г. записал в своем дневнике: «Умер Иван Максимович Зыков. Иван Максимович был человек талантливый редкостно. Знал он так много и столь неожиданно интересного, что, боюсь, с его смертью уйдет в небытие что-то очень значительное, не сказанное им. Володя (В. Я. Лакшин – А. М.) рассказал вчера о том, как Ив. М. ему говорил о самоубийстве Есенина. Оно было не просто преднамеренным актом. Как рассказывает Ив. М., Есенин лечился в какой-то больнице приблизительно за месяц до «Англетера». Однажды, когда врач или сестра куда-то вышли, больные, увидев открытый шкаф с историями болезни, расхватали их, и каждый начал читать свою. Была в то время популярной школа психиатров, считавшая многие болезни необратимыми. О такой болезни в своей истории болезни и прочитал Есенин. Потом выяснилось, что его заболевание – расстройство, великолепно устранялось. И вот приблизительно за неделю до самоубийства Ив. М. зашел по какому-то делу к Есенину и увидел у него на столе книгу. «Что вы читаете?» – спросил Ив. М. И тот показал ему книгу психиатра, основателя школы этой самой необратимости. Ив. М. был убежден, что, прочитав, что он не вылечится, а станет интеллектуальным уродом, идиотом, что впереди мрак и беспамятство, Есенин и решился на роковой шаг.

Очень м. б., и очень м. б., что никто об этом не знает. Во всяком случае, ни я, ни Володя не читали об этом». [7]

Этот эпизод многое объясняет. Естественно, мы должны понимать, что история рассказанная через столько лет после смерти Есенина, может включать и какие-то «исторические искажения», но сам эпизод очень показателен. Обратите внимание на дату, когда сделана эта запись, – 1967 год. Даже если бы и существовали «нити заговора» против Есенина, если бы вездесущие «чекисты-убийцы» подкупили и запугали бы все окружение Есенина, то продолжать молчать и повторять навязанную кем-то версию в конце 60-х годов было бы бессмысленно. Зато сам по себе эпизод, рассказанный И. М. Зыковым, очень многое объясняет в состоянии Есенина.

Сергей Есенин всегда стремился заботиться о своей внешности и облике, даже когда бывал нетрезв. В любой ситуации он хотел выглядеть красивым и обаятельным – и у него это получалось. Его поэтический дар был не только подарком людям, но и опорой, благодаря которой он жил. Узнать, пускай и столь неожиданным образом, о необратимости своей болезни (хотя уже потом выяснилось, что это и не так) было для него равносильным самоубийству. Вместе с известием о том, что его психический недуг не излечим, исчезало все: радость жизни, возможность творить и быть красивым, совершать безумства и писать, писать, писать…

Ко многим ударам, которые поэт испытал за последнее время и о которых мы еще поговорим, прибавляется еще и этот – глупейшее известие о том, что он неизлечим и сходит с ума, что перечеркивало весь смысл его дальнейшего существования.

Нет конечно же это не была «белая горячка», что подтверждают и его абсолютно логичный язык изложения в его письмах, и необъяснимо быстрое «выздоровление». Это же проливает и свет на то, почему его сестра столь упорно настаивала на его помещении в клинику, причем одну из лучших в России. Вероятно, признаки невроза и психического расстройства были столь сильны, что именно они и стали единственной причиной его помещения больницу

Обратим внимание еще раз на его слова в письме к Петру Чагину: «Опять лег. Зачем – не знаю, но, вероятно, и никто не знает. Видишь ли, нужно лечить нервы…». Если бы это была «белая горячка» – алкогольный психоз, то Есенин, в общем, никогда не скрывавший своего пристрастия (да и как это вообще возможно было сделать!), так и написал бы. Но «нужно лечить нервы» – и это в точности совпадает с тем, что заметил И. М. Зыков. Есенин действительно страдал тяжелейшим нервным расстройством.

И дальше вся логика его поведения становиться понятной: во всех поступках читалась обреченность.

После выхода из клиники Есенин снимает со сберкнижки деньги, необходимые для поездки в Ленинград. Для дальнейшей реконструкции событий воспользуемся работой Юрия Прокушева, авторитетного отечественного есениноведа, много лет посвятившего исследованию жизни и творчества поэта, лично знающего его родных и близких, а главное – непредвзятого литературоведа. [8] Это сделать необходимо, так как до сих пор реальная предыстория «англетеровскои трагедии» многим неизвестна.

Прокушев пишет: «23 декабря Есенин, будучи в Госиздате, сообщает о своем отъезде и договаривается о том, что как только будут готовы гранки его первого тома собрания сочинений, их направят в Ленинград. В тот же день, незадолго до отъезда, на квартире у С. А. Толстой, встретившись с Наседкиным (муж старшей сестры поэта. – А. М.), Есенин, как свидетельствует последний, «дает мне госиздатовский чек на семьсот пятьдесят рублей – он не успел сегодня заглянуть в банк и едет в Ленинград почти без денег. Просил выслать завтра же. Через две недели мы должны были встретиться в Ленинграде. 24 декабря Есенин – в Ленинграде». [9]