— В чем? — удивленно взглянул на него Генка.

— Огромная разница… Худые, умные и одухотворенные лица революционеров и сытые, самодовольные и зажравшиеся лица членов политбюро. У которых нет никаких достоинств, кроме должностей, которые они занимают. Присмотришься, и мороз по коже — до чего же они ничтожны. Меня тогда самого напугали мои мысли, я боялся кому-нибудь рассказать об этом. Что бы тогда было… Из пионеров бы выгнали, в комсомол не приняли. Кто не пресмыкается перед властью — тот отступник, которого надо втоптать в грязь, и у которого нет будущего. Противно осознавать, что организация управления нашей страной заключается в организации пресмыкания перед вышестоящими чиновниками.

— А нам не боишься говорить об этом? — улыбнулся Максим.

— Нет, — покачал головой Андрей, — уж лучше нарваться на предательство друзей, чем жить без веры им.

— Опасно мыслишь, — серьезно произнес Генка.

— Мысль должна быть опасной, иначе это не мысль, — тихо сказал Коренев.

В очередной раз влюбился Максим. Но на этот раз старается тщательно скрыть свою любовь. В душе он, как и я, не согласился с тем, что сделал с его прошлой пассией Андрей, и видимо боится повторения истории. А зря. Во-первых, Андрей никогда не повторяется, а во-вторых, мне почему-то показалось, что у него самого остался отвратительный осадок оттого, что он сотворил.

Несмотря на все попытки Максима скрыть свою любовь, разумеется, у него ничего не получилось. Ее звали Ольгой, и одна ее подружка дружила с курсантом из нашей роты. Через нее мы и узнали все, что нам надо было. По крайней мере, то, что мы услышали, нам очень понравилось. Она была нашей крови, то есть рабоче-крестьянского происхождения. Росла без отца, а недавно схоронила и долго болевшую мать, после чего осталась, как и Максим, круглой сиротой. Дорогу в жизнь пробивала сама, своим горбом. Без блата поступила в медицинский институт, и чтобы выжить, подрабатывала на нескольких работах.

По крайней мере, мы сами не поднимали вопрос взаимоотношений Максима с Ольгой и не лезли к нему с расспросами, за что он был нам благодарен. И по его виду, мы видели, что у него все нормально.

Недавно что-то на меня нашло, и я в свободное время решил почитать Льва Толстого и при всем моем уважении к нему, не мог согласиться с его оценкой, данной русскому офицеру: «Русский офицер, по большинству есть человек, не способный ни на какой род деятельности, кроме военной службы. Он беззаботен к пользе службы, потому что усердие ничего не может принести ему… Он презирает звание офицера, потому что оно подвергает его влиянию людей грубых и безнравственных, занятиям, бесполезным и унизительным». А как же декабристы, которые все были офицерами, как же наши великие полководцы? Генка смеется, и обращает мое внимание на слово «по большинству», и комментирует, что все зависит от нас самих, каким нам быть. А вот про генералов нравится обоим: «Русский генерал, по большинству, существо отжившее, усталое, выдохнувшееся, прошедшее в терпении и бессознательности все необходимые степени унижения, праздности и лихоимства для достижения сего звания — люди без ума, образования и энергии».

Мои метания и поиски привели к простым вещам, до которых можно было додуматься и самому, без такого количества мучений, будь я хоть маленько поумней.

Выбор был осознанным и мазохистским. Я хотел сделать что-нибудь полезное для Родины, потому что мне самому лично ничего было не надо. И я мог сделать это, просто-напросто отдав свою жизнь служению Родине. Не ставя перед собой цели стать генералом, хотя и говорят, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Понял, что могу просто служить честно и достойно, и если моя жизнь послужит хоть для кого-нибудь примером, буду знать, что не зря прожил свою жизнь. Я прекрасно понимал, на что обрекаю себя, но изменять решение не хотел. Я решил в любой ситуации оставаться человеком. Порядочным человеком, который всегда, в любых условиях следует своим принципам. Принципам разумности и нравственности. Не сгибаясь ни перед кем и ни перед чем. Не предавая никогда и никого.

Таких не любят начальники. Точнее те из начальников, которые сами вышли из быдла, и к подчиненным относятся как к быдлу. К быдлу, которое все стерпит, и все перенесет — оскорбления, унижения, издевательства…

Каждый сам выбирает себе судьбу, свою дорогу. Это его выбор и его право. Я выбрал. Хотя мой выбор не совсем свободный, так как на военную службу я был подтолкнут судьбой. Если говорить откровеннее, то не просто подтолкнут, а получивши сильнейший пинок под зад от судьбы. И что самое смешное, сумев при этом еще и полюбить армию!

Но то, что военная служба — не мое призвание, косвенно подтвердила одна необычная встреча.

Это было обычное увольнение, когда вырываешься из стен училища с самыми меркантильными целями: перекусить по-человечески в какой-нибудь столовой, сходить в кино, пошататься по городу и пообщаться с девчонками. Мой товарищ Сакулин Алексей попросил меня дойти с ним до торгового центра, чтобы помочь выбрать наручные часы. После этого у нас оставался небольшой выбор. Оставшихся денег хватало либо на ужин без кино, либо на кино без ужина. Единогласно победил ужин. Небольшая столовая Академгородка была полна народа, и к нам за стол подсел невысокий худощавый мужчина лет сорока, передвигавшийся с помощью костылей. У него была большая залысина, а из-за очков смотрели внимательные черные глаза. Мы молча поглощали пищу, как вдруг он обратился ко мне:

— Молодой человек, вы не скажете, что это за значок, — показав рукой на кадетский краб, спросил он.

— Это знак об окончании суворовского военного училища, — вежливо ответил я ему, и, встретившись с ним глазами, вдруг почувствовал их необыкновенную силу.

— Ах, да, конечно, — с каким-то сожалением вздохнул он, и почти сразу добавил, — вы зря пошли в военное училище…

Мы с Алексеем переглянулись и заулыбались, в ожидании спора о пользе и необходимости армии.

— Вы считаете, что армия не производит полезных продуктов, а только потребляет, и быть военным в какой-то мере паразитично? — спросил я.