На выпуск наш взвод откупил кафешку в городе, где мы до утра пили вместе со своими приглашенными родными и близкими, вспоминали прошедшие годы учебы и клялись всегда друг другу помогать. Мы понимали, что никогда в жизни больше не соберемся в таком составе, понимали, что кто-то может погибнуть. Мы стремились вспомнить и за короткую ночь снова прожить эти четыре года учебы, некоторые плакали и нисколько не стыдились своих слез.

Туркмения. Горы и пески. Казалось, время остановилось здесь, чтобы показать ничтожным людишкам суетность их жизни и вечность бытия. Мы прибыли сюда из Ташкента, где находился штаб округа, и откуда молодых лейтенантов, изъявивших желание служить в Афганистане, направили в Туркмению, в батальон резерва офицерского состава.

Когда всю жизнь прожил в России, то трудно понять и быстро привыкнуть к местной азиатской жизни. В Ташкенте за прилавком продовольственного магазина на продаже сока стоит двухметровый бугай-узбек, который наливает сока чуть больше полстакана. Сдачи не дает, но нас об этом предупредила моя тетка, проживающая возле тракторного завода. Здесь просить и ждать сдачу считается признаком плохого тона. Могут кинуть горсть мелочи в лицо. Мы с Андреем ошеломлено смотрим на этого узбека, а в голове одна мысль: «А у нас в России на таких пашут». Здесь в полях работают только одни женщины, ни одного мужика в поле мы не увидели. Мужчина — бог, царь, голова всему, в семье женщина не смеет перечить ему, и я ловлю себя на мысли, что если когда-нибудь решусь жениться, то только на узбечке.

По сравнению с шумным торговым городом Ташкентом, Ашхабад удивил своей степенностью и неторопливостью. Такси по городу на любое расстояние стоило один рубль, невзирая на то, проехал ты сто метров или через весь город. С трудом нашли с Андреем воинскую часть, куда было выписано предписание, и прибыли доложиться загорелому до черноты подполковнику. Он мельком глянул наши документы.

— А, в батальон резерва офицерского состава. Будущие герои-интернацисты, — он окинул нас насмешливым взглядом, — что, обиделись? Ничего, послужите в Афгане — поймете, я там два срока отбарабанил… Мужики, кстати — с Афгана войска выводят, можете туда и не попасть. Давайте лучше ко мне в часть, у меня как раз несколько вакансий, с командованием я вопрос улажу.

Мы отрицательно покачали головами.

— Ну, как хотите, — опять усмехнулся он, — ладно, переночуете в казарме, а завтра мы вас до автовокзала подбросим, ваша часть в ста километрах от Ашхабада, возле Бахарденского водохранилища.

Батальон резерва офицерского состава, или как все называли его сокращенно БРОС, располагался в предгорье, от которого с одной стороны начиналась пустыня Кара-Кум, а с другой возвышались могучие горы, дышащие древностью и спокойствием.

Батальон по штату состоял из пяти рот молодых лейтенантов, только что окончивших военные училища. Батальон был создан в целях проведения акклиматизации лейтенантов к среднеазиатскому климату, обучения навыкам горно-штурмовой подготовки и выживания в пустынной местности, обучения навыкам обращения с последними образцами вооружения и прочим задачам для последующей замены в Афганистане отслуживших свое офицеров, либо замены погибших и раненых.

Нам «повезло», акклиматизацию мы с Андреем прошли быстрее, чем надеялись. В первый же день, как только нас заселили в казарму гостиничного типа и после поверхностного знакомства с другими лейтенантами, мы с Андреем с тоской уставились на манящий в мареве пустыни канал. Как раз напротив нашей части он впадал в Бахарденское водохранилище, притягивающее взор такой голубой и чистой водой.

Время было под вечер, стояла ужасная духота и жара градусов под сорок. До ужина оставалось около двух часов и мы, пять идиотов, включая меня и Андрея, решили сбегать искупаться. Надо отдать нам должное, сначала мы дружно оценили расстояние, а так как все были родом из России и пустыню с горами видели в живую первый раз в жизни, поэтому сошлись во мнении, что до водохранилища около трех, в худшем случае четырех километров. Мы прикинули, что для нас туда обратно шесть-восемь километров даже по пустыне не расстояние, час на дорогу, час на купание, к ужину обернемся. Воды с собой не взяли, ведь по российским меркам глупо, идя к воде, брать с собой воду.

Побежали трусцой, чтобы в эту душную жару не тратить много сил. Через тридцать минут бега мы засомневались. Водохранилище как было через три километра, так там и осталось, хотя мы уже пробежали около четырех километров. Но нас уже закусило, сдаваться не хотелось, и мы двигались дальше. Вода стала приближаться еще через тридцать минут, когда нас с непривычки уже мутило. Все плыло перед глазами, слюна куда-то пропала, а язык стал шероховатым и колючим. Пробегая через виноградники, на которых урожай уже был собран, мы находили засохшие приторно-сладкие виноградинки. Мы жевали их в надежде выдавить хоть каплю влаги, и от них наша жажда только усилилась.

Наконец настал тот счастливый момент, когда вода стала стремительно приближаться. Мы как резвые кони рванули к ней, однако, нас ждало глубокое разочарование. Издалека такая голубая и чистая на вид вода оказалась грязной и вонючей вблизи. О том, что ее можно пить не возникло и мысли. Берег за сто метров от воды напоминал болото, истоптанное тысячами приходящих на водопой верблюдов и баранов. Купаться никто не стал. Все с тоской смотрели назад, на такое далекое и желанное предгорье, где была вода и прохлада.

Путь назад был ужасен. Мы дошли. Казалось, организм обезводился до такой степени, что высох. Куском камня стал даже мозг. Мы ни с кем не разговаривали и не слышали, что говорили нам попадающиеся по пути лейтенанты. Мы шли к воде. В казарме пили воду банками, обливались ею, через пять минут снова пили воду, словно организм боялся, что его навсегда лишат воды.

Все началось посреди ночи. Наш российский организм, не привыкший к сырой среднеазиатской воде, сломался. Казалось, что вся выпитая нами вода превратилась в жидкое дерьмо с кровью, которое и выходило под огромным давлением через наши задницы. Всю ночь все пятеро встречались в туалете, в котором и провели большую часть ночи. У всех нас поднялась температура, и под утро мы еле передвигались и молили бога о смерти.