Молодой эпикуреецъ Антоніо Беккаделли, по мсту рожденія иначе называемый Панормитою, пошелъ по слдамъ Валлы. Ученіе, дидактически или полемически высказанное Валлою, онъ вооружилъ обаятельною прелестью поэзіи. Его "Гермафродитъ" – маленькая книжечка, оказавшаяся однакоже вліятельне громадныхъ фоліантовъ другихъ гуманистовъ – съ невроятною быстротою распространился по Италіи, и скоро проникъ всюду, гд только понимали по латыни. Эта книжечка заключала въ себ чудовищныя вещи. Здсь чарующимъ языкомъ поэзіи воспвались самые грубые и грязные пороки. Абсолютная эманципація плоти, отрицаніе не только брака, но даже конкубината, противоестественная чувственность, педерастія, все это было воспто и прославлено молодымъ поэтомъ въ его маленькой книжечк. Это былъ самый дерзкій и ршительный вызовъ христіанской морали. Христіанство давно уже отпраздновало свою побду надъ педерастіей, этою язвою древняго міра, и вотъ Беккаделли снова вы-зывалъ ее къ жизни. Почва, на которую пало ученіе молодаго эпикурейца, была такъ хорошо приготовлена, что Беккаделли возбудилъ своимъ твореніемъ всеобщій энтузіазмъ. Шестидесяти-трехлтній Гварино, отецъ дюжины дтей, наслаждался дивной гармоніей "Гермафродита". Суровый Поджіо увлекся примромъ счастливаго сибарита, и на семидесятомъ году жизни написалъ свои "Фацетіи", мало чмъ уступавшія Гермафродиту. Епископъ Миланскій просилъ Беккаделли прислать ему свою славную книжечку. Король Сигизмундъ, бывъ въ 1433 году въ Сіен, увнчалъ шаловливаго поэта лавровымъ внкомъ. Кардиналъ Цезарини поймалъ разъ своего секретаря, какъ тотъ читалъ подъ столомъ запретнаго "Гермафридита" – и все это вопреки духовной цензур, предавшей проклятію всякаго, кто читалъ эту чудовищную книгу [56] .

Къ такимъ печальнымъ результатамъ вело слпое благоговніе передъ древностью, овладвшее умами Итальянцевъ XV вка. Легкость нравовъ, ведшая за собою паденіе семейнаго начала и всей внутренней стороны христіанства, проникла во вс классы общества. Гуманисты подали первый примръ. Со временъ императорскаго Рима, нигд не встрчаемъ мы такой печальной картины разврата, какъ въ исторіи передовыхъ дятелей возрожденія. Развратъ ихъ былъ тмъ безобразне, что онъ имлъ источникъ не въ греческомъ, а въ римскомъ сенсуализм: это было не художественное, артистическое сладострастіе эллинизма, а грубая чувственность Мессалины. Заразительная язва съ быстротою эпидеміи сообщилась отъ гуманистовъ ихъ покровителямъ – государямъ и владтельнымъ князьямъ Италіи, и ихъ противникамъ – духовенству. Развратъ дома Эсте, среди котораго разыгралась чудовищная драма Паризины, превосходитъ описаніе. Среди духовенства, везд, и особенно въ Италіи, позорившаго себя разгуломъ грубыхъ страстей, новое ученіе нашло для себя наиболе воздланную почву. Казалось, міръ готовь былъ преобразиться; реакція противъ средневковыхъ преданій грозила Европ страшнымъ переворотомъ. Вмсто католическаго аскетизма явилась необузданная чувственность, вмсто слпой вры – абсолютное безвріе. Аббатъ Тритгеймъ съ ужасомъ говорилъ о гуманистахъ: "на чудеса и подвиги святыхъ они смотрятъ какъ на бредъ, и ничего не считаютъ святымъ, о чемъ не говорится у философовъ; откровенія, ниспосылаемыя Богомъ благочестивымъ людямъ, называютъ бабьими сказками и с нами, священныя легенды принимаютъ за басни" [57] . Паганизмъ всюду или вытснялъ христіанство, или безобразно переплетался съ нимъ.

Трудно опредлить, къ какимъ результатамъ привело бы движеніе XV вка, если бъ гуманистическія студіи, перенесенныя на другую почву, не нашли инаго исхода. Германія спасла Европу отъ необузданной реакціи, возникшей въ Италіи противъ преданій средневковой эпохи. Серьезная, философская мысль нмецкаго народа не поддалась обаянію античнаго паганизма: она воспользовалась новыми средствами, которыми вооружила ее классическая мудрость, для иныхъ, боле высокихъ и нравственныхъ цлей.

II. Въ тсной связи съ появленіемъ новыхъ началъ въ религіозномъ и нравственномъ быту Италіи, стоитъ новое направленіе, принятое, съ конца XIV вка, ея умственною, и художественною жизнью. Въ той и другой сфер источникъ переворота коренится въ пробудившемся стремленіи къ собиранію и изученію памятниковъ классической древности.

Со времени паденія западной имперіи, въ Европ всегда можно было найдти нсколько лицъ, знакомыхъ съ лучшими произведеніями древней литературы; всегда кто нибудь читалъ Цицерона, Виргилія, Горація [58] ; но число этихъ лицъ было до крайности ограниченно. Драгоцнныя сокровища греческой литературы служили предметомъ безплоднаго изученія византійскихъ ученыхъ; латинскіе памятники гнили въ стнахъ монастырей западной Европы, нердко навлекая на себя проклятія духовной ценсуры. Но съ конца XIV вка, стеченіе многихъ благопріятныхъ обстоятельствъ положило начало боле тсному знакомству новой Европы съ твореніями древности. Изъ Византійской имперіи, все боле и боле тснимой Турками, началась продолжительная эмиграція, прогрессивно усиливавшаяся въ теченіе всего XV столтія. Въ числ бжавшихъ изъ имперіи, находилось много людей ученыхъ, близко знакомыхъ съ памятниками классической мудрости и классическаго искусства. Оставляя свою родину въ добычу варварамъ, они заботились спасти по крайней мр ея духовное богатство; суда, на которыхъ отъзжали они отъ береговъ имперіи, были нагружены грудами рукописей, наслдіемъ классической старины. Много драгоцнныхъ памятниковъ погибло тогда въ морскихъ волнахъ жертвою бурь, съ которыми не въ силахъ было бороться тогдашнее мореходное искусство; но то, что успло спастись и найдти пріютъ подъ благословеннымъ небомъ Италіи, дало роскошный плодъ [59] . Впечатлительный, сангвиническій темпераментъ Итальянцевъ не устоялъ противъ чаръ античной цивилизаціи. Какое то благоговйное почитаніе древности овладло умами всхъ. Пробудилось стремленіе открывать и собирать уцлвшіе памятники греческой и римской литературы; отдаленныя, полныя трудностей и издержекъ путешествія предпринимались съ этою цлью. Огромнаго труда, кром того, стоило гуманистамъ размножать списки открытыхъ ими сокровищъ, пока изобртеніе книгопечатанія не освободило ихъ отъ этой тяжелой работы [60] . Результатомъ всхъ этихъ самоотверженныхъ усилій былъ колоссальный переворотъ, совершившійся въ области человческаго мышленія. Богатый капиталъ идей и знаній, безплодно хранившійся до того времени въ стнахъ монастырскихъ, библіотекъ вошелъ во всеобщій оборотъ. Подъ вліяніемъ быстрыхъ завоеваній, совершенныхъ въ сфер мысли, измнился весь порядокъ умственной жизни Италіи. Средневковая схоластика вдругъ оказалась мертвою и безплодною въ сознаніи гуманистовъ. Въ лиц Петрарки, передовые дятели возрожденія заявляютъ требованія, которыя должны были странно звучать для поколнія XIV вка. Петрарка предаетъ посмянію всю систему знаній, связанныхъ схоластическимъ методомъ. По его мннію, безполезна и мертва всякая мудрость, не имющая прямого отношенія къ жизни. Онъ ставить ученыхъ схоластовъ ниже простыхъ гребцовъ или земледльцевъ, работающихъ руками. Цль науки, говоритъ онъ, – облагородить и возвысить человческую, природу, сообщить ей искру божественнаго огня, направить ее по пути добродтели. «Я преданъ только той наук, говорилъ Петрарка, которая длаетъ меня лучшимъ; эта наука – добродтель и истина» [61] . Докторовъ философіи, занимавшихъ университетскія каедры, Петрарка называлъ напыщенными глупцами, которые, препинаясь въ сфер отвлеченныхъ понятій, упускали изъ виду все живое и существенное. Его полемика съ схоластами получила скоро обширное значеніе, потому что отъ мелочей и частностей споръ не замедлилъ перейдти къ важному вопросу объ Аристотел и о всей средневковой философіи. Извстно, что Аристотель, передъ которымъ благоговли средніе вка, которымъ благоговли средніе вка, до XV столтія столтія былъ знакомъ Европ въ настоящемъ своемъ вид, а въ передлк аравійскихъ и еврейскихъ ученыхъ. Въ этомъ искаженномъ вид, вид онъ возбуждалъ удивленіе средневковыхъ философовъ и служилъ точкою опоры всей средневковой схоластики. Петрарка никогда не читалъ Аристотеля въ подлинник, но онъ зналъ, что этотъ подлинникъ разнится отъ арабской редакціи, и при помощи геніальнаго чутья, которымъ одарила его природа, онъ угадалъ истинный смыслъ греческаго мыслителя. Но вести полемику на основаніи одной догадки было неудобно, и потому Петрарка ршился противопоставить средневковому Аристотелю классическаго Платона, съ которымъ онъ былъ знакомъ по разсказамъ Боккаччіо [62] . Геніальный инстинктъ и здсь помогъ ему уразумть существенныя черты философіи Платона. Онъ противопоставилъ его нравственный, «божественный» идеализмъ сухой и без-жизненной діалектик арабскаго Аристотеля, и возвстилъ, что философія есть ученіе о добродтели. Споръ, завязанный такимъ образомъ ощупью, почти наугадъ, скоро перешелъ въ боле опытныя руки. Въ XV вк, когда итальянскіе университеты наполнили ученые Греки, бжавшіе изъ Константинополя, о Платон нельзя уже было судить по догадк, или по разсказамъ Боккаччіо, который далеко не такъ хорошо зналъ греческій языкъ, чтобъ вполн понимать Платона. Тогда Платонъ былъ переведенъ на латинскій языкъ и объяснялся съ каедръ; сознаніе прояснилось, чутье замнилось положительнымъ знаніемъ. Ученые эмигранты приняли въ свои руки полемику, робко возбужденную Петраркою. Сначала, споръ вели только Греки. «Въ долгой и упорной борьб платониковъ съ аристотеликами, говорить Тирабоски, Итальянцы были простыми зрителями, и ни одинъ изъ нихъ не зналъ, за какую изъ двухъ партій слдовало ему сражаться.» [63] Борьба, между тмъ, велась съ ожесточеніемъ; аристотелики хотли, во что бы то ни стало, отстоять свою ветхую систему. Плетонъ, одинъ изъ замчательнйшихъ борцовъ платонической партіи, упрекалъ Аристотеля въ низкой зависти, руководившей его сужденіями о Платон [64] ; Теодоръ Гезе, послдователь Аристотеля, приписывалъ вс общественныя бдствія философіи Платона [65] . Если мы не ошибаемся, итальянскіе гуманисты тогда только приняли дятельное участіе въ спор, иди, лучше сказать, тогда только ршительно стали на сторон Платона, когда ясно обнаружилось, что полемика за философскія системы прикрывала собою борьбу старой схоластики съ новымъ научнымъ направленіемъ, бывшимъ непосредственнымъ результатомъ гуманистическихъ студій. Тогда восторженное поклоненіе Платону овладло всми. Козимо Медичи основалъ во Флоренціи академію, назначеніе которой было – изъяснять и распространять ученіе Платона. Члены этой академіи ежегодно торжественными обрядами праздновали день рожденія и смерти великаго философа [66] . «Платонъ, говорить Тирабоски, былъ въ нкоторомъ род ихъ идеаломъ, единственнымъ предметомъ ихъ помышленій, разговоровъ, трудовъ; и восторгъ, внушенный имъ философомъ, былъ таковъ, что побуждалъ ихъ писать о немъ нелпости, которыхъ теперь нельзя читать безъ смха» [67] . Самымъ дятельнымъ членомъ этой, первой въ Европ, платонической академіи, былъ Марсильи Фичино, монахъ августинскаго ордена св. Духа. Съ молодыхъ лтъ отданный подъ руководство Петрарк, онъ въ послдствіи измнилъ своему учителю: Петрарка старался воспитать въ немъ религіозное чувство и приготовить изъ него будущаго противника аверроистовъ; но Фичино остался равнодушнымъ къ религіи и церкви и сдлался самымъ ревностнымъ послдователемъ Аверроэса [68] . Онъ былъ душою новой академіи. Обладая высокими діалектическими способностями, онъ руководилъ бесдами членовъ, упрочилъ популярность Платона между дятелями возрожденной науки, и изгналъ изъ ихъ кружка послдніе остатки схоластическаго метода [69] .

Изъ Флоренціи, процвтавшей подъ просвщеннымъ правленіемъ Лоренцо Медичи, гуманистическія студіи быстро проникли въ другія страны Италіи. Георгій Трапезунтскій, родомъ изъ Крита, основалъ высшее училище въ Рим, въ которомъ преподавались древніе языки и реторика. Тамъ же образовалась въ скоромь времени, по образцу флорентинской, другая платоническая академія, въ числ членовъ которой находились самыя блестящія имена Италіи, И здсь, какъ во Флоренціи, господствовалъ тотъ же духъ, враждебный средневковымъ преданіямъ: авторитеты церковной и свтской схоластики подвергались осмянію, католицизмъ, папство, духовная іерархія служили предметомъ оскорбленій и насмшекъ [70] . Въ Манту, Витторино да Фельтре основалъ училище для молодыхъ людей, на подобіе греческихъ гимназіумовъ, въ которомъ изученіе древнихъ языковъ и упражненія въ реторик были со-единены съ уроками живописи, музыки, танцовъ и верховой зды [71] . Знаменитые филологи того времени, Джіованни Мальпагино да Равенна, Гаспарино да Барцицца, Мануилъ Хризолорасъ и мн. др. странствовали изъ города въ городъ, обучая жаждавшее науки поколніе древнимъ языкамъ [72] , и открывая ему такимъ образомъ путь къ самообразованію. То былъ блестящій подвижной университетъ, въ которомъ самыя благородныя силы Италіи получали первый закалъ гуманизма. То были энергическіе, самоотверженные, исполненные идеальныхъ стремленій люди – великое поколніе, котораго ни прежде, ни посл не видала Италія. Эти люди были проникнуты возвышенною преданностью наук; они жили ея жизнью, ея интересами, и съ презрньемъ отзывались о молодежи старыхъ университетовъ, для которой наука была средствомъ къ достиженію матеріальныхъ благъ. Корыстолюбіе и зависть, позорящія гуманистовъ второй половины XV вка, были чужды этимъ первымъ, самоотверженнымъ дятелямъ возрожденія. Они были одушевлены высокимъ благоговніемъ къ античной цивилизаціи, потому что сознавали въ ней присутствіе великой возрождающей и созидающей силы. Ихъ страсть къ древнимъ языкамъ не заключала въ себ ничего школьнаго, букводнаго: они смотрли на нихъ какъ на необходимое средство къ знакомству съ древностью, какъ на единственный путь въ міръ классической цивилизаціи. Оттого то придавали они знанію древнихъ языковъ такое всеобъемлющее значеніе: въ ихъ глазахъ, это знаніе было орудіемъ великой реформы, передъ которымъ долженъ былъ сокрушиться весь средневковой порядокъ. Оттого то и противники ихъ, собратья нмецкихъ обскурантовъ, такъ сильно вооружались противъ все боле; и боле входившаго въ моду изученія классическихъ языковъ. Одно духовное лицо нищенскаго ордена говорило своей паств: «изобрли какой то новый языкъ, который называютъ греческимъ; надо крпко его беречься, потому что онъ – отецъ всхъ ересей. Что до еврейскаго, то, братія моя, извстно, что вс изучившіе его тотчасъ превращаются въ жидовъ» [73] . Другой проповдникъ того же ордена говорилъ: «я вижу въ рукахъ у многихъ греческую книгу, которую называютъ Новымъ Завтомъ; но эта книга полна соблазна и яда» [74] . Старые схоласты, сидвшіе на университетскихъ каедрахъ, и для которыхъ гуманизмъ былъ вопросомъ о жизни и смерти, также недружелюбно относились къ возрожденному классицизму. Одинъ гуманистъ, слушавшій лекціи въ кельнскомъ университет, говорить, что тамъ такъ любятъ древнихъ писателей, какъ жиды свиное мясо [75] . Доктора оксфордскаго университета со-ставили лигу противъ преподаванія греческаго языка. Члены этой почтенной лиги приняли на себя имя Троянъ и не хотли оставить его, не смотря на желчные сарказмы, которыми преслдовалъ ихъ знаменитый Томасъ Моръ. Сорбоннскіе теологастры донесли парламенту, что религія неминуемо погибнетъ, если допущено будетъ въ университетахъ преподаваніе греческаго и еврейскаго языковъ [76] . Такъ далеко заходили обскуранты въ своей безсильной ярости противъ гуманистическаго движенія. И предчувствіе не обманывало ихъ на счетъ грозившей имъ опасности:

какъ говоритъ Маро въ своихъ «Письмахъ птуха къ ослу» [77] .

III. То же направленіе, стремившееся стать въ разрзъ съ преданіями средневковой эпохи, обнаружилось и въ искусств временъ возрожденія. Источникъ переворота въ этой области, какъ и въ области науки, заключался въ ближайшемъ знакомств съ классическою древностью. Пробудившаяся страсть открывать и изучать памятники древне-греческаго и римскаго искусства не замедлила повести за собою стремленіе подражать этимъ художественнымъ произведеніямъ античной пластики. Старинные образцы средневковаго искусства, лишенные всякаго художественнаго достоинства и носившіе на себ слды бднаго, неразвитаго вкуса и безсильной по своимъ средствамъ техники, потеряли всякое значеніе для поколнія, знакомаго съ художественными образцами древности. Въ XIII вк, произведенія какого нибудь Гвидо Сіенскаго или Чимабуэ возбуждали восторгъ современниковъ; но передъ исполненными дивной прелести созданіями классическаго генія, сохранившимися въ памятникахъ античной скульптуры, они блднли и казались лишенными дыханія жизни. Между тмъ, знакомство съ этими классическими памятниками очищало вкусъ, возвышало цли искусства; съ тмъ вмст, совершенствовалась и усиливалась въ своихъ средствахъ техника. Произведенія Джіотто, ученика Чимабуэ, представляютъ уже значительный шагъ впередъ въ живописи. Вазари говорить о немъ, что онъ внесъ жизнь и движеніе въ мертвое средневковое искусство: "Вмсто грубыхъ, очерчивающихъ кругомъ весь образъ контуровъ, окаменлыхъ глазъ, вывороченныхъ рукъ и ногъ, и всхъ недостатковъ, происходящихъ отъ совершеннаго отсутствія тни, фигуры Джіотто имютъ гораздо лучшее положеніе, въ лицахъ ихъ больше жизни и свободы, складки падаютъ у него естественне, и даже встрчаются попытки къ перспективному изображенію членовъ. Кром всхъ этихъ улучшеній, Джіотто первый пытался изобразить въ своихъ картинахъ игру страстей на человческомъ лиц. Если онъ не пошелъ дале, то это должно приписать препятствіямъ, затруднявшимъ совершенствованіе искусства, и недостатку хорошихъ образцовъ" [78] . Оба эти затрудненія – несовершенство техники и отсутствіе образцовъ, которые могли бы очистить вкусъ художниковъ и вдохновить ихъ, устранялись мало по малу съ теченіемъ времени. Въ эту эпоху напряженія всхъ силъ Италіи, каждое новое имя въ искусств означало какое нибудь смлое завоеваніе. Мазаччіо ввелъ въ живопись изученіе природы и дйствительной жизни, слдовательно опрокинулъ всю средневковую теорію искусства; Паоло Уччелло сообщилъ своимъ произведеніямъ идеальную глубину Фона, на которой основывается тайна эффекта, производимаго живописью; онъ открылъ также законъ перспективы, такъ обаятельно дйствую-щей на глазъ. Антоніо Поллайуоло внесъ въ пластику изученіе анатоміи человческаго тла, игру мускуловъ. Андреа да Кастанья изобрлъ способъ приготовлять краски на масл, что быстро подвинуло впередъ живописную технику [79] .

Это постепенное совершенствованіе техники, вмст съ расширеніемъ задачъ и средствъ искусства, скоро привело къ такому пышному расцвту пластики, такому разностороннему развитію всхъ видовъ и отраслей ея, передъ которымъ должны были поблднть даже классическія воспоминанія. Сочетаніе античной граціи и пластической роскоши формъ съ христіанскимъ идеализмомъ среднихъ вковъ дало искусству временъ возрожденія богатство внутренняго содержанія, которымъ далеко не въ той мр были надлены произведенія древней пластики. Въ лиц своихъ величайшихъ представителей, Леонардо да Винчи, Микель-Анджело, Тиціана и Рафаэля, живопись временъ возрожденія возвысилась до недосягаемаго совершенства; она ршила великую задачу новаго искусства – влить христіанскій идеализмъ въ классическую пластику, облечь средневковыя стремленія въ роскошныя античныя формы. Задача эта ршена была не безъ борьбы, не безъ увлеченій: многіе художники, воспламенные слпымъ энтузіазмомъ къ древности, захотли вовсе отршиться отъ преданій христіанства, отъ идеальныхъ образовъ средневковой жизни, отъ всего того, что въ послдствіи было названо романтизмомъ; они хотли погрузиться до дна въ ослпляющую ослпляющую роскошь колорита, волшебную игру тней и полутней; хотли превзойдти древнихъ въ художественномъ сенсуализм. Но та же среда художниковъ временъ возрожденія воспитала, въ лиц Рафаэля, генія, произведенія котораго представляютъ дивное сочетаніе христіанскихъ идей съ антич-ною граціей формъ и роскошью колорита; его "Мадонна" и "Преображеніе", лучшіе перлы новой живописи, служатъ разгадкою великой задачи, о которой мы говорили – задачи примиренія античныхъ идеаловъ съ идеалами христіанства.

То же направленіе, т же стремленія встрчаемъ мы и въ архитектур временъ возрожденія. Торжеству классическаго идеала въ этой области искусства не мало содйствовало то обстоятельство, что готическій стиль никогда не проникалъ въ Италію во всей своей величавой суровости: средневковые итальянскіе зодчіе держались смшаннаго стиля, въ которомъ античная круглая линія сочеталась съ прямолинейными готическими очертаніями [80] . Въ эпоху возрожденія, греко-римскій стиль окончательно вытсняетъ готическій и проникаетъ даже въ церковную архитектуру, такъ точно, какъ языческая живопись проникла въ иконопись.