Любовь, которую оказывали к произведениям Шекспира при жизни его, никаким образом не могла быть всеобщею уже потому, что театральное искусство было в то время ремеслом, на которое, вообще, смотрели очень дурно. Духовенство, сословие судейское, среднее сословие, лондонский лорд-мэр и городской совет постоянно были против театров и актеров. Набожность и строгие нравы сильно восставали против чувственного, светского искусства; даже писатели нападали на театр, как на общественную порчу. Сами драматические авторы, как, например, Грин и Госсон, раскаявались в старости, как делывали это рыцарские эпические поэты в XIV веке, в своей прежней греховной деятельности, заклиная своих друзей бросить грешное искусство и, для искупления своих грехов, писали набожные сочинения. Самые горячие защитники театра соглашались, что это такое дело, которое не может существовать без подпоры и покровительства. В узаконениях того времени актеров постоянно ставили на ряду с фокусниками, фиглярами, бродягами и разносчиками всякой дряни. Таким образом, во время своего самого цветущего положения драматическое искусство в Англии должно было постоянно защищаться от угроз и преследований яростных и сильных врагов. Правда, что положение актера было тогда очень выгодно, но на нем лежало нравственное пятно: актер был богат, но отделен от общества, а театральный писатель, находясь в совершенной зависимости от актера и не разделяя его денежных выгод, был точно так же, как и тот, отвергаем обществом.

Вообще, положение драматического писателя было в то время в Англии весьма незавидным. С ними было не то, что с французскими и немецкими поэтами прошлого века, когда ничто другое не развлекало внимания публики и когда литературное движение одно наполняло собою всю жизнь общества и господствовало над всеми другими интересами. История Англии, до утверждения в ней протестантизма Елизаветою, была самою тревожною и воинственною. Более века – с 1339 до 1453 года – продолжавшаяся война с Францией выказала в великолепном блеске мужество английского рыцарства и воинственные таланты его предводителей: – Черного принца и короля Генриха V. Тотчас за тем возгорелась кровопролитная междоусобная война домов Ланкастерского и Иоркского, известная под названием войны Алой и Белой Розы. В этой войне, продолжавшейся тридцать лет, с 1453 до 1485 года, погибла почти вся английская аристократия баронов и более миллиона народа, так что при Генрихе VII оставалось в верхней палате только двадцать семь лордов. После тяжелых и тревожных царствований своенравного Генриха VIII и католической Марии Тюдор, восшествие на престол Елизаветы было истинным благодеянием для Англии: с этого времени начались и благоденствие, и величие её. Религиозная самостоятельность нации, искусства и науки, свойственные духу английского народа, будущая морская сила и политическое значение государства – все это впервые стало обнаруживаться в царствование Елизаветы. Необыкновенно быстро начал тогда развиваться в Англии дух предприимчивости, торговли, промышленности; вместе с тем во внешних сношениях своих и именно в протестантской борьбе своей с католической Испанией и папой, английская политика приняла чисто-национальный характер. Гибель «непобедимого испанского флота» (1588), посланного для завоевания Англии, отважные морские экспедиции, образовавшие в то время целый ряд героических моряков – все эти события вместе утвердили политическое превосходство маленькой Англии над тогдашнею почти всемирною монархиею Испанскою и положили основание её будущему морскому величию. После присоединения к ней Шотландии, последовавшего по кончине Елизаветы, начались счастливые колониальные предприятия. Способствуя развитию торговли и промышленности, начинали они быстро распространять внешнее влияние государства. Естественно, что при этой юной политической деятельности, при этом только-что обнаружившемся национальном чувстве, среди таких важных практических и государственных интересов, литература – и в особенности театральная литература – могла занимать очень незаметное место. Отсюда легко понять, почему среди столь важных государственных событий такой философ, как Бэкон, и такой поэт, как Шекспир, хотя и были замечены знатоками, но далеко не имели всеобщей известности. Слава Ариоста и Тасса и впоследствии Расина быстро пронеслась по всему европейскому свету, а о Шекспире в XVII веке никто не слыхал вне Англии, и даже свидетельства об его прежней славе в отечестве надобно было впоследствии отыскивать с большим трудом. Таким образом, даже одна известность Шекспира должна была с самого начала бороться с враждебными обстоятельствами, тем менее могло быть речи о понимании его произведений. При жизни его на пьесы его только смотрели, и они написаны были единственно для представления; кто их не видал – совсем не знал их. С драматическим искусством поэта было почти то же, что с искусством актера, которое имеет ту бедственную участь, что его невозможно ни оковать, ни уловить, и исчезает оно в тоже самое мгновение, в которое чарует собою зрителей. Важные и серьезные люди того времени с состраданием посмеивались над легкомысленным занятием ожидавших себе бессмертия от своих театральных стишков. Из шекспировских пьес при жизни его напечатаны были очень немногие; сочинения его явились, уже семь лет спустя после его смерти, в 1623 году, собранные его товарищами. В то время произведения его были еще в некоторой чести, хотя нашлись уже порицатели и гонители их; затем в скором времени о них совершенно забыли.

С 1642 года начались в Англии религиозные междоусобные войны, и в тот же год закрыты были все театры в Англии: строгий пуританизм не мог терпеть таких греховных заведений. Двадцатилетнее кровопролитие и совершенное преобразование общественной и частной жизни в Англии уничтожили самое воспоминание о театре и литературе, современных Шекспиру: междоусобные войны так потрясли нацию и её образованность, что она сделалась ко всему равнодушна. После водворения спокойствия, при Карле II и Иакове II, вместе с придворными увеселениями воротился, правда, и театр, но уже в публике не было к нему такого участия, как во время Шекспира, да и кроме того, театр этот сформировался по вкусу тогдашнего двора, легкому и поверхностному, для которого вовсе не шли глубокомысленные произведения Шекспира. Вскоре затем началось господство французской литературы, изысканный и вылощенный вкус которой был в решительной противоположности с национальным характером шекспировских пьес. Впрочем, начало этого направления показывалось еще при жизни Шекспира: живший в то время критик Томас Реймер писал, что у обезьяны больше вкуса и природы, чем у Шекспира. Сочинения Аддисона и Попа составляли тоже совершеннейшую противуположность с произведениями Шекспира. Господствующий вкус был до такой степени против него, что когда, в 1709 году, Николай Pay (Row) предпринял издание его сочинений и попробовал составить, по преданиям его биографию, то оказалось, что об этом великом поэте ничего не было известно; едва можно было собрать оригиналы его сочинений, а из всей жизни его сохранились только два-три пустые анекдота, отброшенные впоследствии критикой. До сих пор самые тщательные изыскания едва могли открыть кой-какие скудные известия о жизни Шекспира. От Реставрации до Гаррика, в первой половине XVIII века, весьма немногие из пьес его были играны и то большею частью в самом искаженном виде. Мильтон, величайший поэт Англии после Шекспира, однакож знал и читал его: он находил, что Шекспир своими произведениями оставил по себе такой памятник, которому нет подобного в мире.

В XVIII веке, когда по всей Европе литературная жизнь заслонила собою жизнь политическую и религиозную, начали и в Англии отыскивать старую литературу и, вместе с тем, Шекспира. Начиная от Pay и Попа (1700–1723) и до нашего времени печаталось почти каждые десять лет издание его произведений, с пояснениями и комментариями. Таковы издания Теобальда, Ганмера, Уарбортона, Джонсона, Стивенса, Мэлона, Рида и других. Относительно обсуждения и оценки поэта, как эти издания, так и следовавшие за ними представляют очень мало дельного: все они сделаны были под господствовавшим тогда влиянием французского вкуса. Оракулом этого вкуса был Вольтер. К трагедии своей «Семирамида» приложил он рассуждение о трагедии, в котором, между прочим, говорит, что в Шекспире самое высокое перемешано с самым пошлым; «Гамлета» называет плодом воображения пьяного дикаря, грубою варварскою пьесою, которую не могла бы вынести самая низкая чернь во Франции и Италии. Так судил Вольтер; каковы же могли быть другие судьи, которые в поэзии смыслили еще меньше его? Уарбортон, например, писал, что он подобных писак, как Шекспир, перелистовал только в своей молодости, для отдыха от серьезных занятий. Как смешно теперь читать педантическое резонерство всех этих критиков и пояснителей Шекспира! В Германии Тик и Шлегель достаточно осмеяли их. Но труды старых издателей Шекспира имели однакоже и свою почтенную и дельную сторону: до них дошли произведения поэта, почти уже чуждые им по языку своему, по нравам и отношениям, в них представляемым: позднейшие из этих издателей и между ними особенно Джонсон, посредством самых усиленных изысканий, впервые сделали поэта доступным для массы читателей; множество до того времени непонятных мест в его пьесах обратили они, восстановлением текста и своими объяснениями, в первоклассные красоты, и, вместе с тем, многое испорченное в языке переписчиками, посредством остроумных предположений, преобразилось в высокую поэзию. Эти кропотливые труженики впервые открыли нации скрытые её сокровища – и с тех пор начались и беспрестанно продолжаются новые издания сочинений Шекспира. Без этих тружеников Европа, вероятно, ничего не знала бы о нем.

Для внутреннего понимания поэта эти издатели, однакож, сделали не много. В этом отношении все в них ограничивается одними отрывочными психологическими и эстетическими заметками. У Уарбортона, у Джонсона, у Стивенса – самого остроумнейшего из них – можно найти отличные пояснения некоторых мест, характеров, выражений, пояснения, противоречащие их французскому вкусу и литературным предразсудкам и доказывающие, как величие поэта против их воли проникало в эти, так сказать, замкнутые умы. Но они остановились на половине дороги, как Вольтер, не чувствуя, до какой степени нелепо мнение, будто самая варварская грубость может в одном человеке соединяться с самым поразительным величием. Сообразно с этими редкими проблесками истинного понимания, в которых за мгновенным блеском следовала еще б'oльшая темнота, сообразно с этим родом отрывочных заметок и взглядов, было и представление шекспировских пьес в Англии и Германии. Возрождение Шекспира на английской сцене начинается с двухсотлетнего юбилея рождения его, празднованного в 1764 году в Стратфорде. В то время английские дамы начали хлопотать о воздвижении ему памятника в Вестминстере, а клубы – о постановке на сцену его пьес, а Гаррик принялся за изучение его характеров. С игры Гаррика собственно началось возрождение Шекспира. Он отбросил напыщенную изысканность французской игры, неестественность и аффектацию французской манеры чтения и впервые восстановил на сцене простоту и правду. Гаррик ежегодно давал до восемнадцати шекспировских пьес, стараясь очищать их от всего, что безобразило их. Впрочем, из тогдашнего состояния театра видно, что весьма немногие актеры понимали свои роли; о том же, что называется ensemble пьесы и как, вероятно, ставил свои пьесы Шекспир, в то время нечего было и думать. В Германии, лет двадцать назад, Шрёдер-Девриент обнаружил большой талант в представлении шекспировских пьес, но он был совершенно одинок. Таким образом, медленно и постепенно, при пособии комментаторов и актеров, начали понимать отдельные характеры шекспировских драм и их психологическую истину; но целое поэта и целое каждого произведения его оставались загадкою. Даже переделка для сцены шекспировских пьес Гарриком ясно показывает, как далек был этот знаток от настоящего понимания своего поэта. Но тем не менее это время было возрождением Шекспира в Англии; отсюда вскоре потом впервые перешел он в Германию. Это обстоятельство имело большое значение, как для понимания и оценки самого поэта, так и для начинавшейся тогда в Германии драматической поэзии.

Первый, кто оценил Шекспира по его достоинству, был бесспорно Лессинг. Он первый в Германии обратил внимание публики на Виландов перевод Шекспира, бывший до того времени вовсе неизвестным. Незадолго перед тем в Германии сравнивали Шескпира с Грифиусом. Все английские издатели и пояснители Шекспира находились еще под французским влиянием, когда Лессинг начал доказывать всю пустоту и лживость французского вкуса и суждений Вольтера об искусстве. Вскоре потом вышел новый перевод английского поэта, сделанный Эшенбургом. Вкус молодых немецких драматических писателей совершенно изменился: все они сделались страстными поклонниками Шекспира. В юношеском кружке Гёте, в Страсбурге, даже в разговоре беспрестанно употребляли шекспировскую игру слов, его шутки и остроты, писали в его тоне и стиле; в противоположность французской изысканности и чопорности, начали превозносить все немецкое и национальное, всякую резкую и грубую простонародность. К силе и естественности устремился кружок этих молодых людей; но в результате этого стремления оказалось чрезмерное преувеличение того и другого, обратившееся в карикатуру. Эта карикатура заметна как в рисунках из Шекспира, сделанных живописцем Фьюзели, так и в поэтических подражаниях ему Клингера и Ленца. Но тем не менее это восторженное обожание и крайняя подражательность, заметная даже в юношеских произведениях Гёте и Шиллера, способствовали в Германии к более близкому, внутреннему пониманию Шекспира. Постоянно суждения этих молодых людей очищались от преувеличений и заблуждений. Обладая в равной степени и критическим и поэтическим талантом, они дали изучению Шекспира совсем иной характер и значение, нежели его тогдашние английские издатели. Гёте в своем «Вильгельме Мейстере» сделал такую характеристику «Гамлета», которую можно назвать ключом ко всем произведениям английского поэта. К сожалению, Гёте остановился на этом, может-быть, потому, как он думал впоследствии, что сколько бы ни писали о Шекспире, все будеть недостаточно. Его огорчало, однакож, что Шекспира ставили выше его; сначала он думал соперничать с ним, но впоследствии почувствовал, что это соперничество совершенно бы уничтожило его.

Итак, под исключительным влиянием Шекспира началась драматическая немецкая поэзия в прошлом веке. Изучение Шекспира приняло в Германии совсем иной характер, нежели в XVIII веке в Англии. В Германии не писали комментариев на Шекспира: для этого не было там материала; но там начали переводить его. Вместо английских комментаторов и издателей, в Германии, начиная с Виланда и Эшенбурга до Шлегеля и Фосса, явился целый ряд переводов английского поэта, с примечаниями, а большею частью вовсе без примечаний, что, скажем мимоходом, еще больше облегчало для публики чтение его произведений. Лучший немецкий перевод Шекспира принадлежит А. В. Шлегелю: ему удивляются сами англичане. Хотя в этом переводе несколько смягчены старые обороты и грубые выражения шекспировского времени, но общий характер подлинника передан с полною верностью. Большую услугу оказала немецкая романтическая школа, сделав Шекспира доступным для массы читателей, но для внутреннего понимания поэта, для раскрытия его личной натуры, для раскрытия общего содержания его произведений сделала она мало. Правда, что в «Драматических Чтениях» своих, изданных в 1812 году, А. В. Шлегель говорит отдельно о каждой пьесе Шекспира: все обнаруживает в них тонкий, поэтический такт и впечатлительность, все в них цветисто, увлекательно, одушевленно; это красноречивая, хвалебная речь, совершенно противоположная сухим и педантичным характеристикам английских издателей. Но, при всем том, кроме поэтического такта для понимания поэта, такта, столь противоположного французским предразсудкам прежнего времени, сочинение Шлегеля не представляет ничего удовлетворительного. Шлегель не пошел по той дороге, какую указал Гёте в своем «Вильгельме Мейстере». После него Франц Горн (1823) в пяти частях развел водою шлегелевскую характеристику Шекспира: он всего больше восхищается природными шутами и везде в Шекспире видит одну только иронию. Похвалы Горна, постоянно перемешиваемые с пошлыми суждениями, становятся даже обидными. Потом Тик сбирался несколько лет написать обширное сочинение о Шекспире, представил несколько доказательств внимательного изучения английского поэта и его времени, но обещанное сочинение до сих пор не явилось, а напечатанные отрывки из него обещали очень мало.

Впечатление, произведенное сочинениями Шекспира в Германии, подействовало обратно и на Англию. Когда Натан Дрэк (Drake) издал, в 1817 году, свое большое сочинение о Шекспире, энтузиазм к поэту в отечестве его сделался уже всеобщим. С эстетической стороны книга Дрэка неудовлетворительна: он более старался представить время, в которое жил поэт; но сочинение его имеет то важное достоинство, что в нем впервые обработан в одно целое грубый и разбросанный материал комментаторов. Совершенно в другом роде публичные чтения о Шекспире Кольриджа (1813): они до того в духе и манере Шлегеля, что повели к спору о том, кому из них первому принадлежат эти чтения. Они никогда не были напечатаны, кроме нескольких отрывков, которые, впрочем, доказывают, что Кольридж первый из англичан смерил поэта его настоящей меркой. Он сильно восстает в них против французского взгляда на Шекспира, по которому выходит, будто бы Шекспир был сам себя неведавшим гением; основательно доказывает, что рассудок его столь же велик, как и простота, и естественность его искусства; что он не одна только странная и бессознательная игра природы; что его, так называемая, «безправильность» есть не более, как мечта педантов; наконец, Кольридж излагает мысли, тогда еще очень смелые в Англии, что величие Шекспира составляют не одни только блестящие частности, вознаграждающие за варварское безобразие целого, но что, напротив, эстетическая форма целого столько же удивительна в нем, как и содержание, и что строительный рассудок поэта так же велик, как и поэтический гений его. Кольридж ставил его (и после него Кэмбель и многие другие) совершенно вне всякого сравнения со всеми другими поэтами, называл смешным – серьезно предпочитать ему Расина и Корнеля или сравнивать его со Спенсером и Мильтоном: словом, по его мнению, Шекспир так высоко стоит над всеми, что его можно сравнивать только с ним же самим.