Посланник так старался не нанести публичного ущерба тщеславию г-жи де…, что никто не догадался о его перемене к ней. Он делал вид, что по-прежнему счастлив быть с нею рядом. В театре или в опере, где они занимали одну ложу, он все так же стоял за ее креслом и время от времени склонялся к ее плечам, чтобы высказать то или иное замечание о спектакле или музыке. Она слегка поворачивала к нему голову, и тогда в сумраке ложи ей казалось, что она видит на его лице тень исчезнувшей нежности.

Г-жа де… страдала не только оттого, что ее разлюбили. Едва ли не в равной мере ее мучило непонимание. Почему посланник вместо того, чтобы объясниться, бежит от женщины, которой добивался так долго? Угнетаемая бременем признаний, особенно весомых после года молчания, она потеряла способность жить, перестала спать. Вынужденная таить свои чувства от всех, понимая, что брошена, она затосковала. Знакомые поспешили отнести ее бледность на счет усталости, вызванной слишком долгими балами и вечерами, и если г-н де… не был первым, кто догадался о причине ее страданий, он первый встревожился ее состоянием. Впрочем, кроме него никто не знал, что посланник прекратил свои ежедневные визиты к г-же де… и больше не ухаживает за ней.

При всем своем благородстве простаком г-н де… отнюдь не был. Он находил вполне естественным, что его жена, тайно продав свои серьги, пыталась заставить его поверить, что они нашлись, но его крайне раздосадовало, что она с самым невинным видом намеревалась носить украшение, о которым он, по ее мнению, думал бы, что оно подарено им, тогда как на самом деле его преподнес ей другой мужчина. С этих пор он утратил к ней доверие и с подозрительностью следил за каждым ее шагом. Кроме того, его понятия о чести вполне допускали, чтобы свет взирал, как посланник умирает от любви у ног г-жи де…, но они же категорически запрещали ему смириться с тем, чтобы его жена проявила малейшие признаки несчастной любви. Поэтому он дал ей совет отправиться на отдых к морю, на одно из солнечных побережий, которые она так любила. Но она отказалась наотрез:

— Нет, — сказала она, — мне не хочется уезжать. Солнце меня утомит, а одиночество не принесет отдохновения.

— В таком случае постарайтесь взять себя в руки. Лгать вы умеете, научитесь и скрытности. Да и, собственно говоря, что заставляет вас страдать?

— Унижение, — ответила г-жа де….

Этот ответ, удивив г-на де…, вынудил его пересмотреть свое отношение к поведению жены.

— Вы хотите сказать, что страдаете оттого, что вас разоблачили? — спросил он.

— Вы совершенно правы, — ответила она.

Однажды ему пришлось изведать подобное унижение, и он знал, что излечиться от него почти невозможно.

— Когда я был ребенком, — начал он, — мне случилось солгать своему наставнику — человеку, которого я считал своим другом и который мне доверял. Он уличил меня в обмане, и мне пришлось сознаться. Мне было так стыдно, что я чувствовал себя несчастнейшим созданием на свете. Я продолжал любить его, но не смел взглянуть ему в глаза и стал его избегать. Я чахнул, мечтал сбежать из дома и в конце концов уговорил родителей отдать меня в коллеж.

Г-н де… подумал, что жена его страдала не от неразделенной любви, а оттого, что ее хитрости вышли наружу и стали известны и другу, и мужу, и, как следствие, привели к тому, что она лишилась украшения, которое, повези ей чуточку больше, осталось бы с ней.

— Я сочувствую вашему положению, — сказал он, — но поверьте: время и откровенность исправят дело. Что касается посланника, то вы злоупотребили его дружбой, превратив его в сообщника; вы несправедливо подвергли его опасности, и это весьма прискорбно. К счастью, его знание женщин приучило его к здравомыслию. Мы с ним объяснились. Он не держит на вас зла, но я понимаю, почему вы его избегаете. Успокойтесь и давайте больше не возвращаться к этой теме.

Итак, к концу разговора г-н де… уверился, что не посланник уклоняется от встреч с г-жой де…, но, напротив, г-жа де… старается видеться с ним как можно реже.

Как и все резонеры, г-н де… ошибался. Он высказал пожелание, чтобы посланник возобновил свои визиты, и г-жа де…, вдохновленная надеждой отчаяния, стала поджидать удобного предлога для объяснения, готовая открыть свое сердце человеку, в самой вежливости которого по отношению к ней не оставалось ничего, кроме презрения. Несколько дней спустя он обедал у них. Заговорили о санной прогулке, устраиваемой в четверг, и она спросила, намерен ли он принять в ней участие.

— Непременно, — отвечал он. — Надеюсь, и вы там будете?

— Нет, — чуть слышно отозвалась она. — Я теперь не могу без слез думать о четвергах, проведенных в деревне. Надеюсь, вы меня понимаете?

Посланник сделал вид, что не расслышал ее слов, но на следующий день, ближе к вечеру, явился к ней с визитом. Г-жа де…, не ожидавшая его прихода, встретила его с робостью, впрочем, не скрывая радостного возбуждения. Она протянула ему навстречу обе руки, но он лишь прикоснулся губами к кончикам ее пальцев.

— Прекраснейшая и очаровательная из женщин! — произнес он. — Мне бы хотелось покончить с возникшим между нами недоразумением.

— Недоразумением? — воскликнула она. — Это ужасно! Но говорите скорей, потому что я тоже хочу многое вам сказать.

Посланник стоял, прислонившись спиной к белой изразцовой печи, на фоне которой его высокая фигура выглядела строго и значительно.

— Присаживайтесь, — пригласила она.

— Нет, — отказался он, — если позволите, я останусь стоять.