Принятые таблетки подавляли умственные способности, зато стимулировали зрительные образы. Егор живо представил конвейер с корпусами лодок и ловкие механические руки, устанавливающие на них моторы. Он будто наяву увидел снопы искр от электросварки и почувствовал запахи цеха: горячей окалины, новой краски и машинного масла.

– Я много лет размышлял над вопросами, которые ты задаешь, - продолжал Репес.
– И пришел вот к какому выводу: Хозяев нужно воспринимать метафорически, не буквально. Если ты будешь думать, что человеческая раса принадлежит покрытым пухом мячикам, ты сойдешь с ума. Думай о них как о символе. Символе стоящей за ними огромной и непостижимой силы.

– Метафорически?
– озадаченно спросил Егор.

Репес понимающе улыбнулся.

– Через пару часов действие таблеток пройдет и твой ум вернется на место. А пока послушай-ка, что я скажу. Чтобы тебе стало окончательно ясно насчет их мотивов - и нашей неспособности их понять. Представь птицеводческую фабрику. Миллионы кур и персонал в белых халатах. Мягкий свет, свежая вода и корм в кормушках, круглые сутки играет музыка Гайдна...

– Зачем музыка?

– Это современная фабрика! Считается, что куры лучше набирают вес под классическую музыку. И вот, среди огромной куриной массы появляются несколько прозревших птиц, - этакие куриные философы, - которые вдруг догадываются, что люди имеют к происходящему какое-то отношение. К свету, появлению корма и воды в поилках... к Гайдну, от которого кур уже тошнит, но они не могут ничего с ним поделать. Их озаряет: люди, которых они изредка видят в проходах между клетками, возможно, разумны и строят на них - кур - какие-то планы. Возможно, зловещие. И куры начинают размышлять, в чем эти планы могут состоять. В точности, как мы сейчас. Не только мы: высшие функционеры Гулла находятся в таком же положении. Мы, люди, подобно этим несчастным курам, можем лишь гадать, что им от нас надо. Но вернемся к нашим философам. Подумав, они решают - нет, все-таки люди не разумны, иначе они стремились бы захватить птицеферму: клети, воду и корм в кормушках. Это же ресурсы, правильно? Жизненно важные ресурсы, территория и еда. Если люди не стремятся их захватить, значит, они неразумны. Именно это я и имею в виду, когда утверждаю, что Хозяева неразумны. Им не нужно ничего из того, что мы столь высоко ценим. Им не нужны наша нефть и другие ископаемые, биоресурсы мирового океана, вода и почва, воздух. И мы, сами по себе, им не нужны. Они используют нас как орудие, которое можно заменить. Орудие неизвестного предназначения.

Репес замолчал, потирая лысину. Егор и Наташа смотрели на него в напряженном ожидании.

– Высшие существа лишены всякого разума в человеческом понимании. Возможно, они лишены даже самоосознания и сознания, что для нас непостижимо. Мы не можем утверждать, что они невообразимо превосходят нас в чем-то, обладают сверхспособностями или возможностями за гранью доступных человеку. Скорее, они лишены даже тех способностей, которыми располагает человек. И тем не менее, они являются высшими существами по отношению к человеку - со всеми вытекающими последствиями. Нам этого никогда не понять.

– Ккак они могут быть выше вас, если слепы и неразумны?
– удивилась Наташа.

– Так устроен мир, - ответил ей священник, страдальчески улыбаясь.
– Наш мир - воздвигнутая ими декорация. Все попытки понять его в итоге приводят нас к Хозяевам. В точности как кур в курятнике. Хозяева - это альфа и омега, предел нашего познания.

– Не понимаю, - сказал Егор обиженно.
– Я помню свой детский сон. Они казались такими... добрыми. От них будто исходила любовь. А вы говорите, что они собрались уничтожить нас и заменить ими, - он кивнул на Наташу, разом поникшую после его слов.

– Кажется, что они благожелательно настроены по отношению к детям и жестоки к взрослым. Тебе это ничего не напоминает?

Егор энергично помотал головой, тут же скривившись от боли в затылке.

– Это потому, что ты горожанин. Тебе не понять психологию древнего крестьянина, который разводил домашнюю живность: всех этих телят, козочек, ягнят и гусят. Ласкал и лелеял их, чтобы в будущем хладнокровно зарезать.

Егор заплакал. Крупные слезы катились по его щекам, но он не замечал их, уставившись в бесконечность остекленевшим взглядом. Наташа осторожно, чтобы не спугнуть его, промокала слезы кончиком прозрачного одеяла. Ее глаза заблестели; кажется, она тоже собралась разреветься.

Священник терпеливо ждал, когда оба успокоятся. Чтобы не терять времени зря, он опять достал свой коммуниктор и попробовал вызвать Нину. Снова не вышло.

– Что же теперь делать?..
– спросила Наташа, всхлипнув.

– Ничего нельзя сделать.

– Но вы можете бороться... Есть же государство! Если правительство узнает о Хозяевах, оно примет меры...

Репес с грустью покачал головой.

– Мы биологические машины. Нужно принять это и смириться. Мы не можем восстать. Они превосходят нас, как мы превосходим мертвые камни. Они субъект, а мы - объекты их манипуляций. Возможно, мы - нечто совершенно незначительное, наподобие расходного раствора в их экспериментальной лаборатории. Как раствор может восстать?

– Но...

– Милая, пойми: бунтовать против Хозяев - все равно, что восстать против значения pH собственной крови! Мы по своей природе зависим от них, как от воздуха. Бесполезно принимать постановления, осуждающие зависимость организма от воздуха. Принять-то можно, но что это изменит в реальном положении вещей?

– Тогда нужно убежать!
– с горячностью воскликнула Наташа.

– Некуда бежать. Даже совершая самоубийство, мы выполняем программу Хозяев, сами не ведая об этом. Мы у них вот где!
– сказал Репес, показав крепко сжатый кулак.

Наташа совсем сникла. Глядя на молодых людей, смутившийся Репес сказал:

– Ну-ну, не надо так расстраиваться. Я не хотел огорчать вас. Только это такая тема... раз уж начал, невозможно остановиться и не выложить все до конца. Мне действительно нужно ехать, но, - черт!
– я не хочу оставлять вас в таком состоянии.

– Тогда скажите что-нибудь утешительное, - попросила Наташа, с трудом улыбаясь сквозь слезы.
– Поддержите наш дух.

– Хорошо, - согласился священник; на мгновение задумавшись, он поднял палец и важно объявил: - Я объясню, как правильно относиться к тому, что вы сегодня узнали, чтобы не впасть в отчаяние. Считайте это моей последней проповедью. Единственной за всю карьеру священника, в которой я, наконец, скажу правду.