Шрифт:
Он окаменел от ее слов. Пальцы Наты уже скользили к его паху, и неизвестно, чем бы все это кончилось (хотя, скорее всего, известно), но тут снова скрипнула дверь.
— Натка, ты где? — раздался голос Агнессы. — А ну-ка марш домой.
Как ни странно, но Ната послушалась сестру. Она вздохнула, ущипнула Николая за ягодицу и прошла мимо Агнессы в дом. Агнесса, прикрыв за ней дверь, спустилась по ступенькам и шагнула к нему под навес.
— Ты Натку прости — у нее это как болезнь. Я за нее и Божью Матерь просила, и к знахарке мы с ней сколько раз ходили — ничего не помогает. Это у нее после свинки. Всего тринадцать ей, а грудь четвертого размера.
Агнесса говорила спокойно, без всякого смущения. Или она тоже была испорченная, или наоборот — невинная. И ему страстно захотелось разгадать загадку этой девушки. Он притянул ее к себе, — она не сопротивлялась, — вжал ладони в ее ягодицы, потянул на себя. Она не стала вырываться, но и не проявляла особого интереса к происходящему. Или же этот интерес умело скрывала.
Он вдруг почувствовал сбегающую по ноге горячую струйку. Отодвинулся от девушки, чтобы она, чего доброго, не догадалась о его сраме. И тут она вдруг обвила руками его шею и поцеловала в губы.
Он не успел ответить на ее поцелуй — она отстранила его голову, заглянула глубоко в глаза.
— Говорят, первая любовь всегда бывает несчастной, — сказала она. — Но все счастья и несчастья дарованы нам Господом. А в несчастье человек приближается душой к Всевышнему. Ты верующий?
— Нет, конечно, — сказал он.
— Почему конечно?
— Потому что Бога нет и не может быть.
— Откуда ты это знаешь?
— Это знают все мало-мальски нормальные люди. В Бога верят одни старухи и юродивые.
— Глупый ты. — Она вдруг быстро перекрестила его. — Бог — это добро и свет. И радость, и любовь ко всему живому.
— Все живое любить невозможно. Фашисты тоже живые. Что, и их прикажешь любить? — с сарказмом спросил он.
— Они в конце концов одумаются и раскаятся в содеянном. И Бог их простит. Бог всех прощает.
— Значит, он глупый старикашка, твой Бог.
— Он и тебя прощает за твои слова. Ако не ведают, что говорят. Пошли пить чай. А потом можем побродить по городу.
После чая он сбегал домой переодеться. Мать с бабушкой уже спали, оставив дверь незапертой. Чтобы их не тревожить, уходя, он запер ее на ключ и положил его в карман гимнастерки.
Агнесса уже ждала его у калитки своего дома. Он взял ее под руку и снова почувствовал возбуждение. Только теперь оно было не болезненное, а приятное и расслабляющее.
— Куда пойдем? — спросила она. — Я почти совсем не знаю ваш город.
— Куда? Да я сам что-то не соображу, хотя можно было бы…
Он не договорил — сверкнула молния, прямо над головой громыхнул гром.
— Бог все решил за нас — пошли на сеновал.
Они бегом кинулись к большому длинному сарайчику Буракова, где хранилось старое сено. Там было тепло, сладко пахло прелью, попискивали мыши.
Они прикрыли за собой дверь, сели на сено и разом почувствовали смущение. Она протянула руку и коснулась его щеки.
— Знаешь, я еще девственница. А без любви этим заниматься грех большой. Особенно женщине. Хотя и мужчине, наверное, тоже.
— А если никогда не полюбишь, значит, так и нужно монахом умереть?
— Наверное. Или же выйти замуж для того, чтобы иметь детей.
— Но ведь ты сама сказала, что без любви заниматься этим большой грех.
— Но Богу угодно, чтобы люди рожали потомство.
— А ты всегда делаешь только то, что угодно твоему Богу?
— Стараюсь, но, наверное, не всегда получается. Знаешь что?
— Что?
— Я бы хотела иметь от тебя ребенка. Мальчика. Чтобы он стал священнослужителем. У тебя цельная натура. А мне очень нравятся люди с цельной натурой.
— Ты со всеми так откровенна?
— Нет. Я очень скрытная. Я только Богу все про себя рассказываю.
Он обнял ее за плечи, скользнул рукой за вырез платья. Она была без лифчика, и его ладонь ощутила прохладную упругость девичьей груди. Другой рукой он поспешно расстегнул пуговицы ее вязаной кофты, потом халатика. Оказалось, что под ним вообще ничего не было. «Она заранее все задумала, — мелькнуло в голове. — Болтала про Бога и прочую ерундовину, а сама, наверное, такая же испорченная, как и ее сестра». Но это теперь почему-то не имело никакого значения. Она раздвинула ноги и сказала: