— Смотри, жидовская морда, не ябедничай! — предупредил Петя, и ребята ушли.

Так повторялось каждую субботу. Если Лёва отлынивал и не приходил в школу, Петя назначал субботу на понедельник. Лёва не жаловался, не плакал и только закрывал голову руками, когда его били. Безнаказанная жестокость вскоре наскучила обоим Ваням, но отказаться от возложенного на них Петей гражданского долга было неловко. Так всё шло своим чередом, и вдруг случилось нечто непоправимо ужасное.

Дездемона Пантелеймоновна спрашивала номера телефонов учеников и имена-отчества их родителей. Дело дошло до Вани-чёрненького, и он сообщил, что папу зовут Иван Иванович Жуков, а маму — Евгения Соломоновна. Дездемона Пантелеймоновна усмехнулась и сказала:

— Вот тебе и Ваня Жуков!

Вскоре всё окончательно прояснилось. В буфете продавщица недодала Ване-чёрненькому гривеник, и мальчик спросил сдачи.

— Какие сдачи, жиденок? — вознегодовала продавщица и крикнула: — Следующий!

Домой Ваня пришёл со странным предположением:

— Мама, разве я еврей?

— Да.

— Как же я теперь буду жить?

Мать промолчала, а отец сказал:

— Если кто-нибудь назовёт тебя жидом, то сделай так. — Он взял ручку и обломал о стол перо, отчего оно обрело по краям два острия. — И бей куда попало… только не в лицо.

У отца почему-то дрожали губы, точно так же, как у Лёвы, когда от него спасали Россию.

— Хорошо, — с ужасом и надеждой сказал Ваня и рассказал о субботних подзатыльниках Лёве.

— Это неблагородно, — рассудил отец. — Говорят, русский поэт Фет всю жизнь был антисемитом, а в старости узнал, что он сам еврей. С тобой это произошло гораздо раньше.

Рушилась привычная система ценностей, мир обретал новые очертания. Ваня-чёрненький стал рассеян и на уроках отвечал невпопад. Когда Петя в очередной раз повёл мальчиков бить Лёву, никто не обратил внимания, что Ваня шёл насупленный и скучный. Однако когда Петя замахнулся, чтобы дать Лёве оплеуху, Ваня Жуков вдруг схватил ручку, обломил перо о портфель и закричал:

— Не трогай Лёву!

— Ты что, сдурел? — удивился Петя и стукнул Лёву. Ваня-чёрненький всадил перо в Петино плечо и изготовился к новому удару. Петя заплакал и побежал, а за ним Ваник-беленький. Они кричали:

— Жиды, убирайтесь в Израиль!

Лёва испугался больше обычного, а Ваня-чёрненький заплакал, ему стало жалко терять любимого друга Ваника-беленького.

Так ребята вкусили плоды просвещения. Так поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Грустно жить на этом свете, господа.

«Меняю одну национальность на две судимости».

«В Узбекистане живут свыше ста пятидесяти тысяч месхетинских турок, выселенных в 1944 году Сталиным из Грузии. Восьмидесятилетняя старуха поёт на турецком языке проклятие „гяуру Сталину“, изгнавшему её народ с родной земли: „Я готова на коленях ползти домой, чтобы умереть там и быть похороненной на месте, где похоронены мои предки“.»

Это было записано мною давно, а в июне 1989 года в Фергане разыгралась трагедия: разъярённая толпа узбеков резала месхетинцев. Незадолго до этого вся страна сочувствовала грузинам после событий в Тбилиси. Однако традиционно великодушные и гостеприимные грузины не предложили ныне изгнанным и из Узбекистана туркам-месхетинцам вернуться в родные места. Конечно, для этого есть свои причины: Грузия сама борется за суверенитет и независимость, а ей «подбрасывают» национальную напряжённость и национальные конфликты, Грузия и без того многонациональна, и процент самих грузин имеет тенденцию понижаться, а месхетинские семьи традиционно более многодетные, в маленькой христианской Грузии месхетинцы добавили бы ещё и конфессионно-религиозные проблемы и противоречия, тянулись бы к соседней Турции и так далее. И всё же…

Умирает антисемит и просит пригласить к нему раввина. Приходит раввин.

— Ребе, обратите меня в иудейскую веру.

— Зачем?

— Хочу, чтоб ещё один жид сдох!

— Алло! Ваша «Память» утверждает, что жиды продали Россию. Где я могу получить свою долю?

В начале 50-х годов газеты нагнетали юдофобию. Василий Ардаматский опубликовал фельетон «Пиня из Жмеринки», утверждавший, что все евреи жулики и подонки. Кстати, не только писатели-русские, но и многие писатели-евреи продолжали подавать руку Ардаматскому.

Я вспоминаю начало 53-го года. Через несколько месяцев должен был родиться мой сын. Мы с женой сели в троллейбус, вслед за нами вошёл, видимо, очень начитанный человек и стал близко к тексту фельетона Ардаматского говорить, что он думает о евреях. Троллейбус молчал. Решив, что в его высказываниях не хватает конкретности, разоблачитель испытующе оглядел всех и остановил взгляд на моей жене — по матери она русская, по отцу запорожская казачка. «Из-за них невозможно в троллейбусе проехать! Тебе что, пешком лень пройти? А ну, вали отсюда!» — и он стал выталкивать мою жену в двери. Человек был высоким и, возможно, сильным, и я не знаю, как это получилось, но я ударом ноги вышиб его из троллейбуса. Народ продолжал молчать. Водитель захлопнул двери, и мы поехали дальше.

Академик Ландау вёл семинар. В нём работали лучшие физики-теоретики страны. Однажды случился казус. Ландау получил из аудитории записку: «В ваших расчётах ошибка». Не привыкший выбирать выражения, Ландау спросил: «Какой говнюк это написал?» Никто не ответил. Ландау возмутился: «Значит, это не только говнюк, но и трус». Тогда откуда-то сзади поднялся мальчик лет двенадцати и сказал: «Это написал я». Странный поворот дела смутил Ландау лишь на мгновенье: «Показывай». Несколько минут мальчик писал на доске. Несколько минут Ландау изучал написанное. Потом повернулся к аудитории и сказал: «Оказывается, это не он, а все мы говнюки. Уходите вы мне сегодня не интересны. Я буду разговаривать с этим мальчиком».