— Такая туша — и потерялась!

Они прошли мимо двери в бильярдную, из-за которой донеслось магическое для Стеллы слово: «Мотор!»

Ирина поймала приятельницу за руку:

— Не лезь! Там работают каскадеры, изображающие охранников.

— Ну и что?

— Они получают гораздо больше нас.

— Не понимаю.

— Жаль, что приходится объяснять на ходу. Здесь ни до кого никому нет дела. Мы — человеческий материал, а не люди… Знаешь, мне очень хотелось бы развенчать для тебя твой дурацкий идеал — кино. Но я думаю, ты — девочка умная, сама все постепенно поймешь! Только не суйся не на свой уровень — вляпаешься в историю. Вот и все, что я могу тебе сказать. Помни о том, что здесь субординация почище, чем в армии, а мы — оловянные солдатики! Не лезь к прапорам, а уж к генералам…

— Это ты про Огульникова?

— Вшивый он генерал. Но пожалуй, и про него. Знаешь, если бы мне представилась возможность, я бы тоже с удовольствием посадила его в лужу. Но я его ровесница, а он все больше — по молоденьким… В общем, бодливой корове…

Ирина замолчала. Прямо перед ее носом как из-под земли вырос бравый Братченко. Он слегка пошатывался.

— Ах, — всплеснула руками Ира. — Мне вас правильно описали! Вы конечно же наш директор… Другого такого представительного мужчины в этой группе просто нет!

— Угу, — мрачно отозвался похмельный директор.

— Подпишите, пожалуйста! — Ира, сладко улыбаясь, преданно заглядывала краснорожему в глаза.

Стелла негодовала и… боялась.

Директор достал ручку и не глядя подмахнул ведомость.

— Душечка-помпушечка… — задумчиво произнес он, переводя взгляд на девушку. — Синий халат с розами… Ты что делаешь в моем номере? — Он ошалело покрутил головой. — М-мы вчера?..

— Как я была рада с вами познакомиться! — щебетала Ирина, увлекая Стеллу за собой прочь от многострадального директора.

— Опять приснилось… — грустно сказал он, когда подружки скрылись из виду. — Но как живо, черт возьми!

«Дорожка»… Если бы Стелла знала, что их ждет, право, она выбрала бы что-нибудь потеплее, чем полупрозрачное бирюзовое платье, с рукавами до локтя, которое предложила ей Лена Петрова. Тридцать — тридцать пять метров по снегу в двадцатипятиградусный мороз — за угол барской усадьбы с криками:

— Наш доктор жив! Он жив! Какое счастье!

Счастье?! Может, проще было бы его похоронить?

После третьего дубля Стелла так замерзла, что вообще перестала соображать. Даже когда Ирина сказала ей, что она права и роль Доктора исполняет известный бард Сергей Костров, ее это не взволновало. Черт бы с ним! И автографа ей не надо!

Нет, автограф конечно же получить хотелось, да и Ира объяснила, что бард — нормальный мужик, без дурацкого гонора и придури, но он все время оказывался рядом с Огульниковым, а уж к обфырканному ей «генералу» Стелле вовсе не хотелось подходить.

Ирина плакала злыми слезами, сидя, подобрав ноги, в кресле в вестибюле дома отдыха. Укутав ее замерзшие и покрасневшие коленки — она была в мини-юбке — собачьей шубой, перед ней, согнувшись, стоял симпатичный парень лет двадцати и, растирая ее ступни, уговаривал:

— Ну, Ирочка, ну, мамулька, все пустяки! Отработаем, я тебя полечу — у меня такой коньячок припрятан!

— Нет, Слав, какие суки! Я больше не могу! Уеду! Гори они огнем. У меня вообще хронический цистит! Не могу больше!

Появилась конопатенькая Таня Егорова — помреж с хлопушкой.

— Там Михаил орет. Пошли!

— A-а! Мать твою! — вскакивая, завопила Ирина. Она явно вышла из себя. — Делают что хотят! Да, Слав, познакомься — это Стелла.

— Угу.

Они опять побежали с крыльца, как и задумал режиссер, первыми: Стелла (слава Богу, в собственных сапогах), Ирина (в летних белых туфлях) и Людмила Васильевна (в босоножках!), но на сей раз — видимо, народ посоветовался с оператором — им под ноги полетели: Славикова собачья шуба, енотовая — Романова, дубленка лысого Новикова, затрепанное пальто Вячеслава Григорьевича, кожаное на подстежке — Радкевича. Стелла чуть не разревелась.

И они добежали! Правда, последние метры, проваливаясь по щиколотки в снег, но это были последние метры! И пали на шею Кострову, едва не сбив его — невысокого, но плотного — с ног. Вслед за ними мчались Радкевич, Сиротин, Романов и Новиков. Вдруг раздался раздирающий душу свист, и с криком: «Любимый доктор жив!» — в соседний сугроб впаялась головой пролетевшая по подвеске Извекова — Маньячка. Взметнулись и опали, как купол парашюта, полы ярко-синего халата, отделанного страусовыми перьями. По задумке режиссера, несчастная женщина от счастья воспарила, но парение завершилось истошным визгом — под халатом на Алле Владимировне было только нижнее белье, трусики и бюстгальтер, и, когда ее обнаженный живот вошел в соприкосновение со снегом, она не выдержала.

Совсем заиндевевшая Стелла лишилась дара речи. Она не слышала, как оператор Егор сказал режиссеру:

— Посмотри, как девчонка в образ вошла — слезы на глазах!

А режиссер не слышал оператора.

— Перелет! — зло сказал он и в сердцах швырнул себе под ноги недокуренную сигарету.

— Вячеслав Григорьевич! Когда Стелке пора будет говорить, пните ее ногой под столом! «Передайте мне соль, пожалуйста!» Запомнила?

— Да, — кивнула Стелла. Ей было несколько обидно, что первая ее роль столь незначительна. Что-то вроде «кушать подано»…