– Ну, что с нее возьмешь, - сказал Дато Алику, когда после окончания музыки я подошла к ним,- она же во время танцев задачки решает.

– Синус-косинус, - одним словом подвел итог своих наблюдений Алик.

Я засмеялась, ну не плакать же мне было, и стала синус-косинусом.

Прозвищ у меня было много и далеко не все любезные.

В 7 классе я была старухой, так как довольно ретиво выполняла обязанности старосты. После меня старостой был Даник, но стариком он не был, а в последних классах - серьезная, практичная Стефа, которая нормально ладила с Демкиной.

В восьмом Тугу звал меня бабайкой, а потом я была синус-косинус.

Тугу же придумал мне и почетное прозвище - марсианка. Только у марсианок могут быть такие острые носы, у простых земных смертных - нет, так прозаически объяснялось мое романтическое прозвище.

Еще меня звали чахоточной за очень яркий румянец, я легко и сильно краснела, просто напасть какая-то, секунда, и я вся заливалась пунцовой краской. Чахоточной дразнил меня Велик, сын врача.

Но вернемся к вечерам в школе. На них приглашали оркестр из мореходки и, если они приходили, то это была большая радость - живая музыка. Без них танцевали под проигрыватель. Когда приходил оркестр, то получался настоящий вечер, - свои, в основном девчонки, пели популярные песни.

Помню, как на сцену выходит смуглая чернобровая, вся размашистая Джульетта Хоперия, девочка на класс моложе, и поет громким низким голосом, похожим на голос Эдиты Пьеха, но более сильным.

Я помню, она пела, "Дунай", "Бухенвальдский набат", и еще песню, слова такие:

"...На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы..."

Перед тем как спеть ее, она сказала мне:

– Я спою песню, она тебе понравится, я посвящаю ее тебе.

И хотя посвятить можно песню, которую сам написал, мы этого не понимали, ни Джульетта, ни я, и я с благодарностью слушала - "я верю, друзья, караваны ракет..."

Много на вечерах пела и Наташка Антипина. Девочки, которые понимали в пении, говорили, что Наташке не хватает голоса, и она на высоких нотах поет шепотом, иначе ей не вытянуть, но мне нравилось ее пение:

Голоса, может быть, не хватало, зато чувств было предостаточно.

На новогодней вечеринке Наташка пела из "Карнавальной ночи":

"...Помиритесь те, кто в ссоре" и смотрела на нас с Зойкой. Мы в тот момент поссорились с ней и не разговаривали.

Еще из Наташкиного репертуара я помню... "а провожают пароходы"...и "из какой ты сказки".

В газете "Комсомольская правда" появился раздел - комсомольский прожектор, где освещалась борьба со всяческими недостатками социалистического строя. А Верушка стала наседать на меня, что я не несу никакой общественной нагрузки.

– За тебя, отличница, другие будут работать, а ты только учиться для себя, - так характеризовала Верушка мое поведение, хотя я играла за Батуми на теннисных соревнованиях и участвовала в республиканских олимпиадах. Вот я и придумала выпускать прожектор, мне это показалось проще всего. Я сама писала саркастические заметки, и сама же рисовала карикатуры к ним. Ради удовольствия рисовать на приятелей шаржи я и придумала все это. Доставалось в, основном, нашему классу, ведь я плохо знала, что происходит в других. Зойка, соня и копуша, часто опаздывала на уроки, и я нарисовала ее, зевающей у классной доски, рядом с протирающим глаза Дэном - он тоже часто опаздывал. Зойку нарисовала похожей - ведь она не раз мне позировала для этюдов в художке. Подруга моя смертельно обиделась - не на критику, а на то, какие я ей ноги пририсовала - очень похожие, но не красивые, - а у Зойки были очень милые ножки.

Михаил Аронович как-то влетел в наш класс и с воодушевлением стал говорить:

– Какой прекрасный прожектор вы выпускаете. Сколько юмора и какие прекрасные рисунки, настоящие карикатуры. Кто это делает?

– А это все Хучуа развлекается, - насмешливо ответил кто-то из ребят, не очень-то одобрявший мою деятельность.

Наш Ароныч остановился прямо-таки как на бегу, ну просто подавился своими словами.

Хвалить меня было не принято, Верушка всем учителям тщательно внушила, что я зазнайка, и высокого о себе мнения, что соответствовало правде, - я и не понимала, а почему я должна была быть о себе плохого мнения?

Вот Рыжий и почувствовал, что попал впросак.

– Опять Хучуа, - сказал он. И вышел.

Я учусь в художке с Жанной, девочкой из выпускного класса Медеи, она на четвертом курсе, а я на втором. Она мне и сказала, что у них по воскресениям дополнительные занятия по математике, кружок, а потом они еще играют в волейбол.

И я, вспомнив Аллу и Колю, который тоже учился в художественной школе (мы не пересекались, я только видела его рисунки на выставках, он очень прилично рисовал), решилась напроситься на эти занятия. Медея не возражала, только сказала, что они занимаются давно и мне будет трудно, я на класс моложе и не все буду понимать.

Я целый год, каждое воскресение, ходила на занятия с выпускным классом в пятой школе. Я не все понимала, часто не знала материала, который по программе шел по 11 классу, но поскольку задачи были часто не по программе, а просто сложные, то через некоторое время я стала предлагать свои решения и не чувствовала, что слабее других.

Каждое утро, в воскресение, Сулико давали увольнительную в мореходке, и он заходил к нам и звал меня через забор. Каждое утро выходила мама и говорила одну и ту же фразу: