По бокам от этого живчика - два мордоворота с сержантскими пилами. Под два метра, пузатые тела как бочки натянули коричневую кожу дублёнок. Пудовые кулаки покраснели на ветру. Весомые демотиваторы.

– Катях.

– Что?
– не понял я.

– Прозвище капитана.

– А-а! Бывает, - пожал я плечами. А вам - какого надо? Белого и пушистого? К штрафникам-смертникам?

Ротный подходил к каждому осужденному в пополнение его ШР, особист зачитывал статью, пояснял. Если были вопросы, ротный спрашивал скрипучим голосом. Если ответ не устраивал - один из мордоворотов бил пудовым кулаком. Не один не устоял на ногах после такого удара.

Моя очередь. Глаза куницы изучают моё опухшее, обросшее седой щетиной, обветренное лицо.

– Воинская специальность?

– Пулемётчик.

– Как попал в плен?

– Стреляли - очнулся - плен.

– Как тут оказался?

– Бежал.

Он долго смотрел на меня снизу вверх. Изучал - вру или нет.

– Как же ты, дед, в "подсобники" угодил?

– Бывает, - пожал плечами я.

Почему я - "дед"? Из-за седой щетины?

Ротный пошёл дальше. И пудовые кулаки прошли, не потчуя меня. Хоть тут обошлось без зуботычин.

Замёрз я капитально, пока ротный интервью брал у штрафников. А пока по болотам шлялся - не замерзал. Окоченел раз - и всё. Больше холода не чувствовал. А сейчас, отогревшись в бане - опять мерз.

Наконец, погнали нас по складам, где стали выдавать фуфайки, шмотьё, мыльно-рыльное, котелки-фляги, оружие. Ну, что за мне такая напасть - опять мне досталась бракованная винтовка - приклад без стального подпятника, ложе выщерблено, ни штыка, ни ремня, прицельная планка - погнута. И вообще - она импортная. Трофейная.

Стою, в недоумении кручу её в руках.

– Что тебе не понятно, боец?
– скрипучий голос.

– Вот это дерьмо. И вообще, я - пулемётчик!

И тут же мне прилетает в ухо. Падаю, сгруппировываюсь - навык есть уже. Закрываю уязвимые места. Били не долго. Подняли на ноги.

– Что тебе не понятно, боец?

– Всё понятно. Спасибо за науку!
– поспешил ответить я.

– То-то!
– проскрипел ротный, в недоумении потянул шею из воротника.

Громозека бы ржал, катаясь по полу. Сука! Куда ты опять пропал? Так одиноко мне ещё не было.

Ладно, пора - в баню! Оттереть с себя грязюку, побриться. Там, вон, так вкусно запахло, что живот оперу запел! Прямо слышу, как мой желудок поёт голосом Петкуна арию горбуна про красавицу Белль.

– Стоять, боец!
– опять скрипучий голос. Меня уже начал доставать этот невысокий человечек.

Вытянулся, доложился. Он смотрит на мой нож. Всё-то он видит! Гля, отберёт теперь! Ну, на кой я его за пояс заткнул? Надо было - в сапог.

– Что это?

– Трофей.

– Дай-ка!

Гля! Гля! Гля! Матерюсь, молча, мысленно, но отдаю я ему клинок.

Ротный покрутил в руках, попробывал на остроту, взмахнул пару раз со знанием предмета. Вернул! Ахудеть! Вернул!

– Трофей?

– Трофей. В бою взял.

– В бою?

– Немцы как-то враждебно относятся к тем, кто бежит из их плена, шляется по их тылам.

Ротный хмыкнул, пошел дальше. Я, украдкой, выдохнул. Я начинаю боятся этого штепселя.

Не война у нас - а малина. Не штрафная рота, а стройбат. От светла до темна копаем землю - окопы, блиндажи, огневые, ходы сообщения. Зато - трехразовое питание. Не 3 раза в неделю, а 3 раза в день! Жрачка - так себе, но - всяко лучше немецкого гостеприимства. И спим в тепле. Сколько влезет, ночи сейчас длинные, если не любишь азартные игры и задушевных бесед "за жизнь". А я - не люблю. В карты не люблю. О себе рассказывать нечего - сплошь всё секретно, а истории других штрафников нахожу скучными. Всё одно и то же. Шаблонов 5-6. Все их истории укладываются в эти шаблоны. С деталями несущественными.

Так - можно воевать. Скучно, только.

Ах, да! Это, оказывается - Донской фронт. А там - недалеко - Сталинград. Вот так вот!

Пригнали какую-то часть, что заняла подготовленные нами позиции. А нас построили и погнали на юг, если меня не обманывает едва пробивающееся сквозь марь небесную Солнце.

– Дед, к ротному!

– Бежу-бежу!
– кричу в ответ. Но, не спешу. Не солидно. Спешить. Я ж, гля, "Дед"! С хера ли я Дед - не понятно. Как побрился (голову - тоже, неча народ сединой в заблуждение вводить), опухлость лица после бани спала, глянул в зеркало - мать моя женщина - мне снова - 25! А все - Дед, да Дед!

Ротный брешет по телефону. Я заикнулся доложиться, но был остановлен жестом, направлен к стоящему тут же бойцу.

Небольшой, какой-то весь корявый, волосы - всклокочены, лицо - рябое, губы - сардельки, глаза так близко посажены друг к другу, что сомневаюсь - видит ли он что из-за своего шнобеля?

Ротный бросил трубку, матюкнулся. Обернулся к нам.

– Так, Кенобев! Ты, говоришь, пулемётчик?

– Так точно, гражданин начальник!

– Будешь вторым номером. Вот тебе, Шестаков, напарник. Свалили!