Рота частично заняла первую линию окопов. Сейчас подтянутся отставшие, снова - "Ура!".

Странно, почему к противнику до сих пор подмога не подходит?

– У-ура-а-а-а!

Опять!

Шестаков опять выставляет пулемёт, долбит по амбразуре пулемётной точки, в которую переделали каменный фундамент станционной постройки, пробив в кирпичной кладке дыру. Пули Шестакова выбивают красную кирпичную пыль вокруг факела пулемёта противника. Не удаётся его заткнуть. Надо правее передвигаться, но тогда и мы будем в пределах доступа этого пулемёта из амбразуры. Сейчас-то он нас не может достать.

Вижу метнувшийся силуэт в ватнике, летящий к амбразуре комок, взрыв. Пулемёт продолжает долбить сквозь поднявшуюся пыль, но цепи штрафников уже поднялись, накатывают - огонь пулемёта стал неприцельный, пули идут выше голов.

Шестаков перезарядил пулемёт, но не стреляет - два бойца прижались спинами к выщербленной пулями кирпичной кладке. Кивнув друг другу, бойцы засовывают руки с гранатами в амбразуру, падают. Взрыв выбросил через амбразуру пыль и дым. Пулемёт заткнулся.

– Ура!
– кричу вместе со всеми.

Бегу вслед за Шестаковым, гремя пустыми коробками магазинов.

В зачистке полустанка мы не смогли поучаствовать - злые штрафники добивали прикладами остатки сопротивления противника, пинками и прикладами сгоняя пленных в кучу, обыскивали их и потрошили трупы и рюкзаки. А мы - прямым ходом идём мимо полустанка. Нас ротный послал на насыпь - ждать контратаки противника. Мы пролетели мимо мародёрства. Со злостью долбим ломами землю - окапываемся.

Контратаки - не случилось, чему я был безмерно рад. Нам принесли поесть, кучу патронов в узле из обгоревшей трофейной плащ-палатке. Но - не сменили.

– Ты стуканул?
– со злостью спросил Шестаков.

– Ежнулся? Когда?

Он зло сплюнул. Его фляга давно опустела. А трофеев нам не досталось - тут на насыпи - не было трупов.

***

Ночью нас сменили. Я увидел силуэты группы людей. Ночью я видел лучше большинства людей. Как там Даша говорила? Неверные глаза? Блядские, что ли? В темноте я вижу, как кошка, но днём яркий свет -режет глаза.

– Немтырь, Дед - свои, - услышал я скрипучий голос ротного. И увидел его самого.

– Свои в такую погоду дома сидят, - буркнул я. Чем я не Матроскин? Хорошо хоть про телевизор не продолжил.

– Домой - только через Берлин, - проскрипел ротный, садясь на отвал земли, свесив ноги в отрытый до пояса окоп, повернул лицо куда-то назад, - располагайтесь! А вы - пошли со мной!

Это мы - с радостью. Мы быстро освободили окоп расчёту пулемёта Максим. А не хило - семь человек на пулемёт! И они - не штрафные. Воротники у них - не пустые.

– Молодцы, хорошо сегодня сражались, - сказал нам ротный, - выношу благодарность.

– От неё во рту не булькает, - буркнул Шестаков.

– Поговори у меня ещё, - цыкнул ротный, приставив свой кулак к носу Шестакова.

Хороша благодарность - пролёт в сборе трофеев.

– А ты, Дед, винтовку - потерял?

– Потерял, - с полным отчаянием в голосе, по Станиславскому, ответил я, - вот, подобрал, что попалось. Не с голыми же руками воевать?

Ротный стал хрюкать носом.

– Ладно, на! Это вам, - он скинул со своей спины заплечный мешок, передал мне. Там булькнуло, - открывать - на ночлеге. Смотри, Дед, ослушаешься! На ночлеге!

Дед? Я - ослушаюсь? Хотел я уже возразить, но опять осадил себя. Не мне этот запрет. Только что ротный фактически назначил меня старшим в нашем пулемётном расчёте. Кто главный? Тот, кто распределяет материальные блага. Потому завхоз роты - старшиной именуется. Что - старший. У кого мешок? У меня. Так что, Немтырь, соси сосок - у нас глазок!

Пришли в остатки подвала станционной сторожки. Тут горела-коптила сплющенная гильза. При этом изменчивом свете, плясавшем на рядах спящих штрафников, и поужинали, чем ротный послал - кроме законных котелков с кашей - две буханки хлеба, сосиски в банке, пачка галет, три банки тушёнки. Ананасы в банке. Ахереть! Ах, да, бутыль мутного самогона. Это - Шестакову. У него теперь не еда, а закусь.

– Хорош! Выпил полбутылки, остепенись! Моя это половина, чего ты не понял? Спи, давай, баран!

Штрафные будни.

Утром нас построили и погнали в тыл. Да-да, покормить - забыли. Как придём, так пожрём, говорят.

Блин, хорошо Пяткин что-то намухлевал с моим телом, и то - я начал потеть. А обычному человеку - как переть рюкзак с непосильно нажитым, две сумки с коробчатыми магазинами, полными патронов, ППШ, тоже - не пушинка, пять гранат и ящик патронов немецкого калибра к нашему пулемёту? Кроме этого - каска, шапка-ушанка, скатка мадьярской шинели, плащ-палатка, ватник, ватные штаны, кирзачи! И алкаш-доходяга, что один пулемёт еле-еле прёт, помирает с похмелья, сука! Тоже мне, алкаш - с полбутыля самогона помирает! Слабак! Не умеешь - не берись. Питок, гля.